Владимир Петров-Одинец - Нечаянный колдун

Что с ним происходит?

47

Проклятая непогода! Владимир Васильевич Михайлов стоял у окна, и с ненавистью смотрел, как Ленинский проспект тускло блестит влагой, беспрерывно выпадавшей из низких сплошных туч. Абсолютно нелетная погода для малой авиации. Замгубернатора стиснул зубы, чтобы не выругаться. Со дня повышения он незыблемо придерживался правила — не произносить в этих стенах ни единого слова, могущего бросить на него тень. Не было сомнения, что кабинет, телефоны и служебная машина прослушиваются. Уж он-то, на месте губернатора, поступил бы так! А считать своего ненавистного начальника, полубурята, полурусского — доверчивым дурачком, не было никаких оснований.

Эти чертовы ученые! Аварийный вызов маяка работал вторые сутки, а связи с придурками не было. И ни единого шанса прорваться сквозь непогоду! Низкая облачность, не препятствующая «Боингам», парализовала вертолеты. А другого транспорта, способного быстро добраться за семьсот километров, не существовало.

Мягкий сигнал интеркома заставил вздрогнуть:

— Владимир Васильевич, сводка за сутки.

Выслушав и отпустив дежурного диспетчера, Михайлов тупо уставился на первый лист отчета. Красный шрифт жег глаза — «аварийный вызов КАСПАС». Второй день! Опять докладывать губернатору! Всплыла в памяти бумажка с надписью «Без вазелина не входить!», прицепленная первоапрельскими шутниками к самой главной двери. Начальник жесток, когда жизнь заставляет принимать ответственные решения. Вздохнув, заместитель поднял трубку:

— Наташа, «чекиста» мне! — Следовало подготовить информацию об возможностях спасения экспедиции.

48

Через час троица ушла по ручью, не оставив даже записку. Матвеич повертел пальцем у виска, когда Лена предложила указать, куда направились. Объяснил, что ойроты тоже в школе учились, читать умеют. Даст бог, по следам не вычислят! Дверной проем заколотил, чтобы зверье не растащило трупы. Хоронить отказался:

— Смысл? Дня через три-четыре вернемся на «вертушке» с милицией и экспертами, так хоть эксгумацией не заниматься.

Взяли кастрюлю, чайник, легкую палатку и концентратов на неделю. Завонявшие остатки глухаря Матвеич выкинул. Вместо ружьишка он нес карабин. Рассудил так: еды хватит, охотиться не надо, а вот отстреливаться — сподручнее будет. Самородки и стружку упаковал с большим фотоаппаратом, «вахтенным журналом» и документами погибших. Археологи взяли еще несколько книг из скита и что-то из находок, не тяжелое — Матвеич проверил по весу. Хорошие плащи и штаны из клеенки надежно защищали от воды, все так же льющей с небес. Жаль, сапог для себя он не нашел.

Полиэтиленовая пленка, которая валялась в углу складской палатки совершенно невостребованной, оказалась кстати. С сожалением прикинув вес рулона, врач отмерил метров двадцать этой плотной трубы. Из шести топоров только один оказался удобным и острым. Его он обернул и спрятал в рюкзак. Проволоки было мало, витков десять строительной вязальной, зато полная катушка капронового репшнура, который (если память не подводила), выдерживал пару тонн на разрыв. Ни стамесок, ни долота, ни коловорота найти не удалось. Подумав, обломил наполовину лезвие самого широкого кухонного ножа, и поставил Дика косо затачивать место перелома. Тот сумел с грехом пополам сделать подобие острого угла.

Двуручной пилы в хозяйстве экспедиции не оказалось, зато была ладная и легкая бензопила. Матвеич в свое время наловчился работать тяжеленной «Дружбой», поэтому произведение страны восходящего солнца оценил по достоинству. Захватив чемоданчик с запчастями и пятилитровую канистру с горючим, закончил сборы.

49

Ученые шли за Матвеичем, сразу набравшим высокий темп. Мутный поток скакал рядом, порой заливая всю лощину. Тогда приходилось лезть вверх по крутому склону, оскальзываясь на камнях, обдирая руки о корявые стволы. Дик временами вскрикивал от боли при нагрузке на руку, но не жаловался.

Через час спуск выположился, а потом открылась долина солидного притока Шергеша, в мутный поток которого под прямым углом врезался их безымянный ручей. Полоса воды шириной метров тридцать, зажатая между обрывистыми берегами, неслась почти вровень с ними. Буруны покрывали ее, сливались, наиболее сильные расталкивали мелочь, отшвыривая на берега.

Ничтожно малая — по сравнению с основным течением — масса воды из ручья все же оказывала некоторое влияние, сбивая в сторону часть светлокоричневого потока. Стоячая волна в месте пересечения, высотой метра три, покорила Дика, произвела неизгладимое впечатление. Открыв рот, американец слушал низкий рев взбесившейся воды. Матвеич дернул его за рукав:

— Пошли работать!

— Вот? — переспросил Дик.

Вдоль берега тянулся высоченный осинник, доживающий свой срок. Несколько сушин, навалившихся на подружек, и длинная, чистая от коры лесина, застрявшая в кустарнике с весеннего половодья — вполне годились на плот. Чуть дальше, на возвышении, дружно столпились сосны. Одна сигналила рыжим флагом хвои о наступившей смерти, вторая еще цеплялась за жизнь, но всего двумя ветвями, так что на плот годилась. По прикидке, из каждой осины получалось одно бревно, а из сосен даже по два. Лена добросовестно перевела распоряжения Матвеича. Дик принялся за работу, рубить и зачищать тонкие осинки, для катков под будущий плот. Завыла мотопила. Через час четыре бревна лежали на катках. Лена позвала обедать. Дик быстро управился со своей порцией и спросил, какое дерево и куда валить. Матвеич спросил через девушку, умеет ли тот работать с пилой, удовлетворился подтверждением, что — да, показал на сухую осину. Не прошло и минуты, как пила жалобно скисла.

Раскрасневшийся американец стоял, растерянно глядя на врача. Пила надежно заклинилась в пропиле.

— Лена, почему этот кретин сделал все наоборот? Он что, совсем ничего не понимает? Куда наклонен ствол? Где растянут? — Матвеич не кричал, а отчетливо выговаривал слова. — Так почему ты, придурок, пилишь в месте сжатия, а не растяжения?

— Александр Матвеевич, он не понимает. Я сейчас переведу…

— Или начнешь понимать, или останешься здесь, пришибленный стволом! — закончил врач.

Американец испуганно кивнул. Этот русский мужик, сперва казавшийся доброжелательным, вдруг стал необъяснимо жестким. Сам тон — низкий, угрожающий, сулил неприятности. И Лена, та тоже говорила сухим, неприязненным голосом. Почему? Неужели они не видят, как больно шевелить рукой? Что стало с замечательными людьми, окружавшими его совсем недавно? Неужели чудовищно нелепые события минувших суток, поразивших его в самую душу, содрали маскировку, обнажили черствость и бесчувственность русских? И вообще, почему замечательно начавшаяся экспедиция привела его сюда, на берег бешено ревущей реки?