Александр Громовский - Феникс

Георг стоически выдержал испытание рассказом о Любке из Брянска, поблагодарил тетку за вкусный обед и попросил разрешения удалиться.

Он лег на диван в своей комнате, взял с полки, висевшей у изголовья, второй том "Войны и мира" Толстого и стал читать. Через десять минут глаза его закрылись сами собой, книга съехала набок, и Георг провалился в сон, как в колодец.

2

Проснулся он около шести вечера. Взглянул на часы и слегка огорчился: сегодня он явно, откровенно сачкует. Даже чай в 5 часов пропустил, что с ним случалось крайне редко. Вот что значит, таскаться с чужими женами по блатхатам. Сразу же строго размеренная жизнь летит к едрене-фене. Чаю, однако, он все же выпьет. Пусть не в пять, а в шесть часов. Он же не какой-нибудь там англичанин, который, что бы ни случилось - будь-то землетрясение, война или конец света - ровно в 5 часов пьет свой чай. "Файв о'клок". Не снимая цилиндра с головы. Святое дело!

В половине седьмого Георг, гладко выбритый, ладно причесанный, благоухающий одеколоном, вышел из дома. "Куда ты, скоро ужин!", - сказала тетя ему перед его уходом. "Ужин - не нужен, - ответил он. - У меня сегодня пост". - "Не говори глупостей, какой пост, у тебя желудок..." - "Ладно, у себя что-нибудь перекушу и, возможно, там заночую". - "Поздно не ходи". "О' кей!"

Когда он в прихожей надевал обувь, к нему вышла тетя Эмма. Горько глянула на его старенькие кроссовки: она уже отчаялась заставить племянника купить новые. Но зато в другом она решила быть твердой. Голосом, не принимающим возражений, она сказала:

- В понедельник...

- Во вторник, - звякая обувной ложкой, поправил ее племянник, с ходу догадавшись, о чем она будет говорить.

- Во вторник, - приняла коррекцию тетя, - возьмешь у меня кроны, сколько надо - скажи, поедешь в Старый город и купи себе черные и синие джинсы. Это, - она указала на георговы тертые и штопанные черные джинсы, уже нельзя носить. До того они у тебя позорные, мне от Марии будет стыдно. Скажет, что я за тобой плохо смотрела...

- Хорошо, согласился племянник, - съезжу в Старый город, а потом - на наш рынок, выберу и куплю одни черные джинсы, синие у меня висят уже сто лет, я их почти не носил.

- Они тоже скоро протрутся, купи в запас.

- Уж если брать синие, то лучше я возьму в "секонд хэнде" настоящие, фирменные... и раза в два дешевле.

- Зачем тебе это?! Ничего не надо брать ни в каком... "хенде хохе"... Кто-то носил, а ты будешь после него одевать... - Тетя Эмма изобразила брезгливую гримасу.

- "Хенде хохе"? - рассмеялся Георг и рассмешил тетю.

Малообразованная, она часто, не будучи в состоянии повторить за племянником какие-то его слова и выражения, коверкала их. Но иногда, вот как сейчас, у нее получалась забавная игра слов. Горькая и точная.

Сардонически веселые, в хорошем настроении они расстались.

ИСКАНИЯ

...возраст, когда распутство выдохшись,

начинает искать себе бога.

Джеймс Джойс.

1

Мастерская у него была на параллельной улице. Надо только перейти соседний двор довоенного дома, а там уж рукой подать. Ему здорово повезло, что он имеет мастерскую в пяти минутах ходьбы от теткиной квартиры.

Он прошел через старый двор, густо усеянный пролетариями, всегда находящимися в той или иной степени опьянения. Их многочисленные дети, по большей части чумазые и горластые, как дети пролетариев, всех стран, играли тут же.

Перейдя тихую улицу, он оказался уже в другом микрорайоне, впрочем, оставаясь во все том же русском гетто. Гигантское полотнище с поясным портретом генерал-президента Адама Голощекова, висевшее на растяжках на торце новой высотки, трепеща под ветром, издавало звук, похожий на шумные аплодисменты ликующей толпы. Плакат был оформлен просто и доходчиво. Широкая мозолистая ладонь профессионального военного приложена к седеющему виску в приветственном жесте. Лаковый козырек форменной фуражки забралом прикрывает узкий медный лоб. Металлическая добротность лица, строгий взгляд, который так обожает плебс. И лаконичный лозунг, брошенный новым вождем на партийном съезде славянских арийцев, ставший девизом страны: "Эллинизируем Леберли!"

В киоске, который расположился в бывшей трансформаторной будке, он купил демократический батон с тмином. Ну вот и знакомая, желтого кирпича пятиэтажка, здесь и находилась его мастерская. Собственно, это была комната 18-ти кв. метров, входившая в состав трехкомнатной квартиры, купленная Георгом еще в доперестроичные времена по счастливому стечению обстоятельств. Времена менялись, иногда менялись и жильцы в квартире, а Георг оставался ответственным квартиросъемщиком.

Другую комнату таких же размеров занимала женщина средних лет с девочкой-школьницей и папой No 2. Несмотря на то, что частенько оба ходили под градусом, в отношении Георга вели себя вполне корректно. В третьей комнате - самой крошечной, метров девяти - ютилась молодая семья, с малолетним ребенком. Они вселились недавно, из каких-то общежитий. В надежде получить более приличное место под солнцем, они усиленно плодились и размножались. Второй ребенок у них появится, судя по всему, месяца через два. И Георгу, постоянно проживавшему с теткой в двухкомнатной квартире, было почему-то ужасно неловко оттого, что он один занимает такую громадную площадь, да и то не для жилья, а для весьма сомнительного, с точки зрения соседей, ремесла. Сосед из мини-комнаты - молодой парень, работавший на неработающем заводе - как-то предлагал ему обменяться комнатами и обещал доплату, но Георг, испытывая неловкость за свою жестокость, вежливо отказался. На девяти метрах с мольбертами не развернуться - это ясно, а доплата будет смехотворна. Этот малый даже не представляет, сколько стоит сейчас один метр жилой площади. Господи, да откуда у этого незадачливого работяги могут быть деньги!

И вообще, почему он, художник, должен испытывать стыд, разве он, черт побери, ответственен за всю эту бардачную систему? Однако стыдно все же было. И через два месяца, когда укоряющий взор соседа станет еще более откровенным и в нем засветится ясный огонь пролетарского гнева, придется отсюда съезжать на другую квартиру.

"Все одно к одному, - подумал Георг, - продам мастерскую и на эти деньги уеду домой. Боже, как мне все здесь опротивело..."

Георг поднялся по грязной лестнице на свой четвертый этаж, проходя сквозь незримый слоеный пирог запахов: кошаче-собачий внизу и далее чесночно-клеевой. Во всяком случае, вверху отвратительно пахло столярным клеем. "Суп они из него варят, что ли?" - проворчал Георг, доставая ключи. Он открыл входную дверь и бочком протиснулся в коридор. Пошире распахнуть дверь мешала стоящая поперек дороги детская коляска. В воздухе витал стойкий запах пеленок, кои густой гирляндой висели тут же. Судя по разгоряченным возгласам, доносившимся из мини-комнаты, соседи принимали гостей, по всей видимости, родственников.