Дмитрий Янковский - Третья раса

А мы парились какими-то комплексами, мучились воспоминаниями о тех стародавних временах, когда браконьеры стреляли по ним из лодок. Мы мнили себя виноватыми перед ними, а они тихонько над нами посмеивались. Думаю, ученые понимают проблему прекрасно, просто стараются о ней не говорить лишний раз. Возможно, и дельфиньи легенды не очень доступны в Сети именно по этой причине. Там может содержаться нечто такое, что заставит людей отвернуться от новых братьев по разуму. А это, если глядеть в корень, не выгодно ни им, ни нам. Такие вот нюансы планетарного общежития. Мы научились извлекать пользу из совместного существования, больше нас практически ничего не связывало.

После прохождения десятиметровой отметки го-лову сдавило тяжестью воды. Я попробовал привычно продуться но от этого оказалось не много толку. Грудь тоже ощущала суровый натиск, но я старался не обращать на это внимания.

– Выпусти воздух, – раздался в наушниках синтезированный голос Долговязого. – Будет легче.

Мы достаточно говорили по связи, чтобы компьютер имитировал его тембр довольно точно. Но сам совет звучал диковато – все инстинкты встали на дыбы в ужасе от того, что под водой в легких не останется запаса воздуха. Но разумом я понимал, что именно так и следует сделать, ведь чем меньше внутри тела незаполненного пространства, тем легче противостоять натиску глубины. Жидкость ведь, в отличие от воздуха, не сжимается. В том числе и та жидкость, из которой на девяносто процентов состоит человек.

В жидкостных аппаратах проблему компрессии решали заполнением легких «рассолом». Весьма неприятная процедура. Добровольно организм ни за что не желал топиться даже в физрастворе, так что выручал рефлекторный вдох от удушья. Здесь же, когда кислорода в крови достаточно, а углекислого газа почти нет, рефлекторного вдоха не дождешься. С одной стороны, хорошо – не придется потом блевать и кашлять, изливая из груди потоки жидкости. С другой стороны, давление создавало серьезное неудобство, которое может сказаться на способности принимать решения. В данном случае полный выдох без вдоха являлся неплохим компромиссом.

Выпустив из легких весь воздух, я ощутил себя значительно лучше. Следовало признать, что не такая уж дрянь это грибковое дыхание. Если же быть совсем точным, то в нашем случае оно являлось единственным средством спасения Леси. Только за одно это его можно было от всей души полюбить.

Мы медленно опускались на тридцатиметровую глубину. Встроенное в перчатку связи электронное табло высвечивало прохождение отметок метр за метром. Иногда мимо нас проносились дельфины, обдавая тело завихрениями воды. Долговязый оказался прав – без скафандра глубина ощущалась совершенно иначе, почти нереально. Чем дальше, тем больше окружающее становилось похоже на сон, на детский сон, в котором можно летать.

– Вы где? – спросила Леся.

«Прошли двадцатиметровую отметку», – ответил я, посмотрев на индикатор.

Интересно, насколько точно синтезатор имитировал мой голос?

– Направь луч вниз, – сказал Долговязый. – Кажется, уже видно корабль.

Опустив лицо, я действительно увидел темный силуэт среднего транспортника. В неверном свете налобных фонарей он был похож на тушу погибшего кашалота, только в несколько раз крупнее. От каша-лота он отличался встопорщенными стальными фермами мачт и двумя гребными винтами по шестнадцать лопастей на каждом. Опустившись еще ниже, я заметил внушительную дыру во внешнем корпусе, через которую нам и предстояло проникнуть внутрь. Само ее существование не было сюрпризом, ведь я еще в рубке тщательно изучил показания сонара, но масштаб разрушений превзошел мои ожидания. Никогда не думал, что шторм может так целенаправленно промять бортовые листы, да еще не в самом слабом месте.

– Счастье, что он здесь затонул, – раздался голос Долговязого из синтезатора. – Чуть бы дальше – там глубина километра три. А тут раньше были рифы, их взорвали потом.

Вода на глубине была очень холодной, но мурашки по коже у меня пробежали не из-за этого. На трехкилометровой глубине средний транспортник беспощадно сплющило бы давлением, и тогда ни о каком спасении уже и речи бы не было. В общем, сегодня я оказался на волосок от самой страшной беды, какую только можно придумать. Я бы предпочел погибнуть сам, честное слово, чем навсегда потерять Лесю. Но океан только погрозил мне, оскалил зубы, но не стал пускать их в ход. Вот и не верь после этого в мистику! Я считал его своим крестником, и он меня пощадил. Очень благородно с его стороны.

Я удивленно заметил, что Долговязый снял компьютерную перчатку и прикрепил ее к поясному ремню.

«Не надо, чтобы нас слышали внизу», – показал он жестами Языка Охотников.

Он был прав – не все наши переговоры годились для передачи в эфир. Внутри и без того не самая оптимистическая атмосфера, а если у нас по ходу работы возникнут проблемы, которые придется обсудить, то это может полностью деморализовать потерпевших крушение.

Я тоже высвободил руку и повесил перчатку на пояс. Лучи фонарей не могли полностью разогнать тьму. Они пробивали ее двумя голубовато-белыми столбами, упирающимися в бортовую броню затопленного корабля, а за их пределами вода напоминала чёрное, совершенно непрозрачное стекло. Иногда в струящемся свете мелькали обитатели рифовой зоны, точнее, те из них, которые активны ночью или круглые сутки. В основном это были кальмары и крупные медузы.

Мы с Долговязым опустились на дно возле акустического усилителя. Отставник, стараясь не делает резких движений, ощупал смятый броневой лист, затем попросил меня подсветить сбоку и внимательно осмотрел разошедшийся сварной шов.

«Сильная была волна», – показал я.

«Ударная», – одним жестом ответил Долговязый.

«Не понял».

«Эту пробоину проделал не шторм, – объяснил отставник. – Шов разошелся от мощного гидрокомпрессионного удара. То есть от подводного взрыва мощностью примерно в шесть килограммов нитрожира».

У меня чуть сердце не остановилось. В квалификации Долговязого было грех сомневаться, так что если он сказал «нитрожир», значит, речь шла о нападении биотеха. Именно оставшиеся с войны мины и торпеды, а также некоторые донные капканы, в чем я убедился на собственном горьком опыте, могли смешивать накопленный жир с азотной кислотой, которую они вырабатывали так же, как мы вырабатываем соляную для нужд желудка. Это была их основная боевая функция – создавать в организме взрывчатку, а затем пускать ее в ход, приблизившись к судну или боевому пловцу,

«Биотех?» – напрямую спросил я, чтобы уже не мучить себя сомнениями.

«Без сомнений, – кивнул Долговязый. – Взрыв обычной взрывчатки, какую применяют люди, оставил бы опалины на броне».