Михаил Клименко - Ледяной телескоп (сборник)

Я узнал от невролога, что трансформация цветовидения произошла не из-за нарушения в зрительном рецепторе, не в оптическом аппарате глаза. Оказывается, и нормальное цветовидение во всей полноте осуществляется не столько в зрительном рецепторе, сколько обусловливается деятельностью более центральных механизмов нервной системы. Невролог успокоил меня, сказал, что изменения в моем зрительном восприятии, собственно, болезнью не являются, что, по его мнению, обычное зрение рано или поздно может вернуться. Это в результате особого стечения обстоятельств в моем организме сработали скрытые за тремя печатями так называемые эвентуальные, сокровенные свойства человеческого организма; Ведь известны же проявления невероятных способностей в гипнотическом сне, возможности приемов каратэ, феноменальные способности йогов, хождение босыми ногами по раскаленным углям…

Происшедшее в моем зрении отклонение называлось ахроматопсией. По совету невролога я стал носить дымчатые очки, чтоб не слепнуть от солнечного света. Необходимо отметить, что цветофильтровые стекла не задерживали видимые мною цвета.

Дня через два после беседы с неврологом я пришел в поликлинику на врачебно-трудовую экспертизу. И меня направили на обследование в Институт гигиены труда и профессиональных заболеваний Академии медицинских наук.

С каждым днем я все четче и быстрее ориентировался в новом цветовом спектре. Но пока что, пользуясь невиданной цветонравственной азбукой, делал выводы по большей части интуитивно.

Особенно меня привлекал очень яркий, как я про себя в шутку его называл, цвет «ниготковый». Это был ярко-сиреневый, розовато-фиолетовый, нахально-слепящий цвет. Носитель этого цвета был всегда далеко виден. За пять-шесть дней я в нашем большом городе, кроме Ниготкова, встретил еще трех человек такого же цвета. Двое из них были мужчины и одна женщина. Одного мужчину я встречал трижды. И как ни пытался выяснить, что значил этот цвет, не мог. Я терялся в догадках. Ниготков фиолетовой кляксой ворвался в мою жизнь, и я должен был поторопиться: неизвестно, как я буду видеть холодной зимой на фоне белого снега, когда люди одеваются тепло и плотно.

НА ПОРОГЕ ЗАПАДНИ

В среду в полдень ко мне заехал Вадим Мильчин. Он был одет по-дорожному, на широком ремне через плечо висел большой этюдник. Вадим собирался «схватить вечерний воздух», приглашал и меня с собой, чтоб я по памяти, глядя на надписи на тюбиках, попытался по-своему «запечатлеть эмоции леса…». По правде говоря, заехал он, чтоб взять кое-какие краски и кисти, которые мне теперь были больше не нужны.

Я увязался за ним. Мне вдруг захотелось поехать и попытаться «для науки» нарисовать что-нибудь.

Мы уехали на электричке далеко за город. На небольшой станции Остинке сделали пересадку на автобус, проехали несколько километров, а потом углубились в лес — в сторону от железной дороги.

На низком, разломанном скалистом гребне нашли отличное место с видом на заросшее озерко, за которым уступами поднимался смешанный лес.

Мы недурно поработали. У меня, как уверял Вадим, получилось «потрясающее по оригинальности» живописное полотно ахромата, или абсолютного цветослепца! Вообще-то мне и самому полотно мое по исполнению понравилось, хотя цвета я, конечно, в нем не видел: очень неплохо, во всяком случае с моей точки зрения, было передано настроение вечернего леса, живое пространство.

В половине десятого мы не спеша начали собираться домой.

Вдруг за нашими спинами кто-то громко сказал:

— Ну и мазня вон у того! Эй, парень на большом камне… Почему у тебя оранжевое озеро?

Мы с Вадимом оглянулись. Между двух камней на траве лежал человек. В руках у него был бинокль.

Молодой мужчина был какого-то янтарно-шафранового цвета. Я его видел впервые.

Незнакомец поднялся и, на ходу отряхивая с колен сухие былинки, быстро, вприпрыжку пошел к нам.

Тело его, как я теперь увидел, в отличие от янтарно-шафрановой головы было почти что ниготкового, буро-фиолетового цвета! Из всех, которых я видел, это был пятый человек ниготкового цвета. Лицо у него было мясистое, глаза большие; кудреватая шевелюра ото лба была гладко причесана, а на затылке топорщились барашки. Одет в клетчатый пиджак с внушительными плечами. Спереди на ремне у него висел бинокль, а на боку, скрепленный с фотоаппаратом, болтался огромный телеобъектив.

— Здрасьте! — игриво сказал он. — Рад приветствовать своего брата художника! — И он протянул Вадиму руку. — И вас рад приветствовать, — сказал он мне, — хоть вы и пачкун. Так… Что я тут, значит, делаю?.. Сначала в бинокль изучаю ситуацию в широком плане, а потом — щелк! Косули, зайчики, иногда непуганые лоси… Гм!.. Понимаешь, — сказал он мне, — лоси.

Он мгновенно разыграл шутку: схватил висевший на боку телеобъектив той стороной, где был фотоаппарат, приставил его к глазу, прицелился в меня…

— Паф! — как бы выстрелив, громко выкрикнул он.

В то же мгновение я с такой силой ладонью хлопнул по объективу, что вся эта фотопремудрость отлетела далеко в сторону и, ударившись о камень, разлетелась вдребезги.

— Так, — в полном самообладании протянул незнакомец, — а хорош ты! Вот вроде бы все тут понятно, да только кому ж теперь плакать — не пойму: то ли мне, то ли тебе, или вам двоим, или всем троим? А, ребята?.. У меня ведь в руках объектив, а не ружье. Зачем кулаком-то по вдохновению?..

— Извините! — оборвал я его. — Разбивать ваш объектив я, конечно, не собирался. Но не нравится мне, когда в меня прицеливаются.

— Так, стало быть, умысла не было?.. Ну, ребятишки, давайте же знакомиться, раз учинили эту финансовую неприятность на… триста сорок рублей. Витольд Жилятков. Прошу обратить внимание на дружески протянутую руку.

Похоже было, что по поводу разбитых фотопремудростей он не расстраивался: в том, что от уплаты трехсот сорока рублей мне никуда не деться, он был совершенно уверен.

— Знакомься, Вадим! — сказал я. — Чего грубишь? Человек же тебе руку протянул.

Еще через несколько минут втроем шли к автобусной остановке. Впереди бодро шагал Витольд Жилятков, за ним — я, за мной — Вадим.

Мы, почти не разговаривая, шли пятнадцать минут, полчаса, сорок минут… Дороги все не было. Лес стал каким-то совсем незнакомым. Сумерки сгущались. Скоро вовсе стало темнеть. Мы с Вадимом уже поняли, что плутаем по лесу совсем не случайно. Втроем обсудили ситуацию и направление дальнейшего пути. С предложениями Витольда мы не согласились и свернули в сторону, пошли едва ли не обратно, туда, где, по нашим представлениям, должна была проходить дорога. Витольд неотступно следовал за нами.