Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 06

Заканчивается Сезон Солнца, погода стоит хорошая, и потому мы идем не спеша. Идем мимо общественных полей, мимо пекарни, мимо дома плотника Винтера. А у кузницы задерживаюсь уже я. Я всегда здесь останавливаюсь.

На дворе кузницы ржавеют груды металлических обломков. Но мое внимание привлекают не они. Среди железных останков стоит крепкая, высокая машина на шести колесах. Ее матовая поверхность покрыта всего лишь легким налетом ржавчины, а из боков торчат небольшие крылья.

Каждый раз, когда я останавливаюсь и разглядываю ее, я неизменно ловлю на себе взгляд мужа. Он смотрит на меня с такой пронзительной грустью и болью, что у меня щемит сердце.

Эта машина влечёт меня, вызывает смутную тревогу и бередит душу. Она будит во мне какие-то неясные воспоминания, но, как я ни стараюсь, я не могу выудить их из памяти…

Джонас осторожно берет меня за руку. Я вздыхаю, и мы продолжаем наш путь к рыночной площади.

Сергей Тараканов

ЦЕНА ДУШИ, ИЛИ

САМОИСКУШЕИИЕ ГРАЖДАНИНА АНТОНОВА

Своим дорогим коллегам посвящает автор

Юрий Сергеевич Антонов, преподаватель литературы одного провинциального вуза, поднялся к кафедре, привычным жестом поправил очки и начал лекцию о Достоевском. За последние годы огромный и неуклюжий корабль государства развернулся, наконец, на 180 градусов, утопив на повороте многих преподавателей, в основном — обществоведов. Утлая лодочка Юрия Сергеевича удержалась на плаву. Русские классики 19-го века, ранее все как один реалисты, атеисты и революционные демократы, разом, как по взмаху волшебной палочки, стали метафизиками, церковными христианами и монархистами, в крайнем случае — демократами либеральными. Вот и сейчас, вяло пережевывая сюжет «Преступления и наказания», Юрий Сергеевич остановился на близости Достоевского к Русскому Императорскому Дому (все с большой буквы), используя недавно прочитанную книгу Игоря Волгина. Надо отдать должное Юрию Сергеевичу — читал он много и с удовольствием, в отличие от своей аудитории, к этому устаревшему занятию не склонной. Девицы навострили ушки: близость к императорскому дому приятна любому русскому, будь он трижды демократ… Тут лектор вдохновился и, используя дневники писателя, обрушился на гнилой Запад за его рационализм, бездуховность и стремление к комфорту и наслаждениям.

Ругать Запад с недавних пор было признаком хорошего тона среди гуманитарной интеллигенции, особенно после соответствующей дозы алкоголя. Аудитория заскучала. Студентки филфака, ласково прозванные в городе литпутаночки за интеллектуальную недостаточность и склонность к свободной любви, о запахе Запада были другого мнения и явно предпочитали комфорт и наслаждения. Затем Юрий Сергеевич провел параллель между Фаустом, продавшим душу дьяволу и, тем не менее, не попавшим в ад за свои грехи, и Раскольниковым, искупающим добровольно одно преступление. Еще раз обругав Запад за снисходительное отношение к греху, он закончил лекцию, попрощался и отправился домой.

По дороге домой доцент задумался. Он, как и многие другие, легко сменил вероисповедание, в чем были свои плюсы и минусы. С одной стороны, на партсобрании все сидели, а в церкви приходилось стоять. Кроме того, будучи человеком полусвободной профессии, он любил поспать по воскресеньям, а служба начиналась рано. Но были и плюсы. Уже не ловил за пуговицу секретарь парторганизации с вопросом: «Почему ты не был на последнем собрании», а сзади какой-нибудь остряк добавлял: «А он не знал, что оно последнее»… Умный молодой батюшка охотно привечал «новых русских», искупавших деньгами свои многочисленные грехи, благосклонно относился к интеллигенции, с которой можно поговорить на умные темы. Сомнительных посетителей он умело разгонял, показывая в краткой беседе их моральную неготовность принять святое крещение. После краткого разговора будущий христианин уходил очищать свою душу и обычно больше не показывался. Других разгоняла «старая гвардия» — храмовые старушки, которые то и дело обрушивались с негодованием то на девицу в брюках, то на женщину без платка. Словом, в церкви стояла тишь и гладь, и даже немного благодати, ходил же новообращенный на службу, как раньше на партсобрание — один раз в два месяца, с удовольствием ощущая себя православным. Но все-таки сколько стоит бессмертная душа и почему его до сих пор никто не искушал? Юрий Сергеевич вспомнил Флобера — как искушали святого Антония. А его, Антонова, почему не искушают? Даже обидно. Кто он такой? Очки, лысина, брюшко, букет традиционных болезней. А в каких ярких, интересных грехах можно прожить оставшуюся жизнь! «Огненные грезы Люцифера, там блуждают стройные блудницы», — вспомнились строчки любимого Гумилева. Надо сказать, что от уличных блудниц при одном их виде Юрий Сергеевич спасался бегством, телевизионные вызывали только скуку и омерзение, но о них хорошо мечталось, особенно на рассвете. Идея продать свою душу нравилась ему все больше и больше: вероятно, сидевший на левом плече чертик ее все время повторял. Придя домой и пообедав в одиночестве (жена Юрия Сергеевича была в доме отдыха, дети давно выросли и разъехались), он сел за стол и принялся составлять условия продажи своей души. Будучи человеком не жадным, он легко остановился на сумме в миллион евро. Далее коттедж в Петербурге и вилла на Канарах. Как носитель великой русской духовности он отказался от Парижа и других порочных столиц, но косточки грешные можно и погреть… Из средств передвижения — «мерседес-бенц». Вечная молодость? Как умный человек, он понимал, что никакого бессмертия ему никто не предложит, но вторая молодость лет на двадцать — двадцать пять тоже очень хорошо. Напоследок Юрий Сергеевич занялся составлением себе гарема. Последнее оказалось необычайно увлекательным занятием, и наш герой долго обдумывал национальность и качества нужных ему красавиц, даже напевая что-то пошлое, вроде «моя мулатка почти как шоколадка»… Составив список, он оделся и отправился по книжным магазинам, благо литература по магии черной, серой и белой наличествовала в избытке. Купив Папюса и Алистера Кроули — с обложки книги последнего глянуло явно бесовское лицо, — он пошел домой. По дороге зашел на факультет и взял в одной аудитории кусочек мела. Без пяти двенадцать он надел черный костюм, сунул в карман флакон с одеколоном и встал посередине комнаты. Помня Вия, он обвел мелом вокруг себя черту, а потом начертил еще две. Затем, развернув книгу, стал читать зловещие слова, которые мы повторять не будем. Сейчас заклубится туман, сверкнут молнии, и появится вызываемая фигура. Но, увы, ничего не произошло. «Бог любит троицу», — вспомнил он друга-приятеля с кафедры философии, наливавшего так обычно третью стопку. Может, и черт тоже троицу любит, решил он, намереваясь завтра ночью повторить обряд. Но повторять не пришлось… На другой день после обеда Юрий Сергеевич запаковался в плед, намереваясь сладко подремать, как вдруг загорелся экран выключенного телевизора, и на нем показалась симпатичная чертовка. Одета она была официально и строго: белая рубашка, черный галстук. На хвосте большой красный бант.