Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 06

ПОЛДЕНЬ, XXI век

Июнь (54) 2009

Колонка дежурного по номеру

В одной из предыдущих «колонок дежурного» я просил прощения у героев наших произведений, убитых создателями с целью реализации писательского замысла.

К этой же теме обращается постоянный автор альманаха «Полдень, XXI век» Владимир Голубев, рассказ которого «Кладбище» печатается в предлагаемом вашему вниманию номере. Ответственность писателя перед своими героями — в центре авторского внимания.

Вообще к теме «Человек и смерть» обращены многие произведения июньского номера.

Все они написаны в разном ключе и относятся к разным фантастическим жанрам.

В остросюжетном рассказе Натальи Колесовой «Я умерла» история заканчивается счастливо.

В уже упомянутом «Кладбище» все далеко не столь однозначно для героя, хотя он и полон надежды на счастливое будущее.

Довершает картину мрачная аллегорическая повесть Алексея Смирнова «Последний путь», где умирает целая страна и впереди полная и абсолютная беспросветность…

Вообще говоря, жизнь человеческая изначально трагична. Хотя бы потому, что конечна. Раз родился — рано или поздно должен умереть. Никуда от этого не денешься.

Но и прожить отведенные тебе судьбой годы тоже придется. Во имя ли будущего, воплотившись в детях и делах… Или исключительно ради собственного удовольствия… Каждый решает это сам. И каждому приходится делать выбор наедине с самим собой…

Впрочем, имеются в номере и совершенно иные произведения. Одну из концепций взаимоотношений землян и инопланетян рассматривает Мария Гинзбург (рассказ «Билетик на Лапуту»). «Вечную тему» о продаже человеческой души в неожиданном ракурсе подает Сергей Тараканов.

А в публицистическом разделе номера Василий Владимирский подводит итоги минувшего года в отечественной фантастике (литературный обзор «Вылезай, приехали!») И делает не слишком радужные выводы о нынешней ситуации.

Однако придется жить дальше. В том числе — и фантастике. А там увидим…

1

ИСТОРИИ ОБРАЗЫ ФАНТАЗИИ

Вадим Вознесенский

БАБОЧЕК СПЯЩИХ КРЫЛЬЯ

Спит бабочка,

И не дышит Вселенная.

О, не разбуди!

Ослепительное небо в размытой дымке сливается с линией барханов, а равнодушное солнце, изнывающее от жары, лениво замерло в одном положении.

Они падают вниз, оставляя за собой белесые росчерки в атмосфере. Можно загадывать желания. Они падают со скрупулезной периодичностью по неизменным пологим траекториям. Падают — зарождаются мерцающей искрой в пронзительной синеве, всегда в одной и той же точке небосвода, превращаются в короткий штрих, неторопливо вытягиваются, словно сам Космос хочет дотянуться длинными тонкими пальцами до этого места.

Чем ближе к поверхности, тем стремительнее они рассекают пространство, и ровно нарастающий гул заставляет вибрировать воздух за сотни километров. Но когда удар о землю кажется неотвратимым, они замирают на огненных столпах, вспыхивают стократ. Уже не искры, но звезды.

Гром и пламя. Зрелище. Звезда огненным смерчем притрагивается к поверхности, слепо ощупывает, не спеша, снижается и скрывается в клубах дыма, пыли и мареве раскаленного воздуха. Гаснет. Через некоторое время в девственной бездне опять появляется сверкающее вкрапление. Все повторяется вновь.

В ночи это выглядит еще более зрелищно. Звезды толпятся на небе и, будто капли, срываются с неплотно прикрытого вселенского крана.

Старик смотрит вверх, приложив ко лбу ладонь козырьком. Его лицо черно настолько, что тень, отбрасываемая рукой на лицо, практически неразличима.

Глубокие морщины похожи на рубцы старых шрамов. Глаза выгорели и утратили окраску — сто, может быть, тысячу лет назад они были, наверное, карими. Взгляд старика такой же бесцветный и напрочь лишен эмоций. Ни интереса, ни даже скуки.

Звезды падают вниз, словно так заведено испокон веков. Старик отслеживает их движение, будто занимается этим с таких же давних времен. Мимо старика проходят люди — они все здесь заняты делом. Старик неуместен в этом муравейнике, но его никто не гонит. Почему — неизвестно. Он похож на душу пустыни. Даже не так — он похож на привидение. Но душа пустыни — звучит загадочнее.

Вероятно, его просто не замечают, как не видят неотвратимо, если говорить о вечности накатывающихся из-за горизонта песчаных волн.

— Паруса, — прокуренно сипит старик. — Дьявол побери — как бы я хотел снова увидеть паруса.

Вздрагиваю — разглядывая его, нечаянно оказался совсем рядом. Я обращаю на старика внимание уже не в первый раз и делаю это только потому, что тоже ничем не занят. Пока. Скоро это закончится — звезды перестанут падать на землю.

Старик говорит на какой-то смеси английского с немецким. Я без особого труда понимаю его речь. Она — словно потертая старинная карта с розами ветров, мифическими чудищами, белыми участками terra incognita и знакомыми очертаниями береговой линии.

— Паруса… — соглашаюсь я и на мгновение тоже поднимаю глаза вверх.

Паруса… Забыть, как они переливаются и играют радугой отражений, затмевая созвездия, невозможно. Старик отрывается от созерцания, медленно поворачивается и меряет меня презрительным взглядом.

Я вижу, как слезятся его глаза.

— Что ты понимаешь в парусах?.. — создается впечатление, будто он раздумывает, назвать меня сопляком или нет. — Курить есть?

Легко улыбаюсь — кому, как не мне, разбираться в парусах, — и протягиваю пачку.

— «Лаки», — старик кривится и вытаскивает сразу три сигареты, — говно.

Он отрывает и сует в карман выцветшего комбинезона катализаторы, извлекает из-за пазухи трубку и принимается крошить в нее табак. Я немного разбираюсь в курительных принадлежностях — время от времени по знаменательным датам пополняю коллекцию отцу.

Поликерамике, псевдоорганике, активным фильтрам и другим премудростям настоящий ценитель всегда предпочтет простую трубку из верескового корня-бриара. А пенка — вообще верх мечтаний. Изначально молочно-белый, пористый материал по мере употребления приобретает изысканный каштановый оттенок, однако курить такую трубку — святотатство. Цены на подобные вещи заоблачные.