Сергей Подгорный - Взгляд с нехоженой тропы

Он пережидающе вздохнул, чувствуя уже раздражение и от непонятно отчего возникшего беспокойства, и от своего бессилия найти его причину, повел в темноту рассеянным взглядом и вздрогнул, похолодев: взгляд споткнулся о тусклый фонарь у павильончика автобусной остановки. Еще не успев ни о чем подумать, Кукин, взвинченный настороженностью, одиночеством, темнотой и тишиной, понял, пораженный, что именно это и есть причина подспудно возникшей и растущей в нем тревоги.

Несколько долгих секунд, чувствуя, как разрастается необъяснимый страх, Кукин глядел на тусклый фонарь, потом перевел застывший взгляд на клумбу перед собой.

«Ну да… — потрясенно подумал он. — Как же я не увидел этого с самого начала?..»

Нет, конечно же, с самого первого взгляда он увидел все, что можно увидеть, просто заранее был уверен, что не может увидеть ничего этого, и подогнал увиденное под самое «естественное» объяснение, которое тут же и пришло в голову, но в подсознании, обостренном всей окружающей обстановкой, увиденное отложилось полностью, и все время, пока сидел на скамейке, ждал услышанную издалека машину, шла незаметная его сознанию работа, следствием которой и явилась непонятная тревога.

«Нет, это не фара мотоцикла… — ошеломленно подумал Кукин, уставившись растерянным взглядом на яркие пятна цветов. — Во-первых — сама форма, она ведь прямоугольная, у мотоциклов я таких не видел… А цвет… Он желто-зеленоватый, завораживающий, когда в него всматриваешься, призрачный и нереальный, словно… словно отражение неведомой луны… Я не видел такого никогда… И вот что еще: фара светила бы гораздо ярче, причем и стекло ее, и — главное — отражатель не были бы освещены так равномерно…»

Он снова коротко взглянул в сторону павильончика и окончательно утвердился: нет, это было что угодно — только не фара, и оно действительно существует, ему не мерещится.

«Ну ладно, ну хорошо, — упрямо думал он, противясь все растущему страху, — ну пусть какая-то светящаяся штуковина, но почему я боюсь? Почему?..»

«Почему же я боюсь так?..» — безжалостно уточнил он через минуту.

Он чувствовал, что этот, уже ощущаемый страх — лишь жалкий предвестник того, который неизбежно явится, если он будет теперь всматриваться в странный свет и тьму вокруг этого света.

«Но чего я боюсь?!» Это было для Кукина непостижимо. «Взять и пойти посмотреть, что там — да и дело с концом?» — в беспомощном отчаянии подумал он.

Кукин начал поворачивать голову, чтобы еще раз взглянуть на желто-зеленый свет, прежде чем встать, когда вдруг осознал, что уже давно слышит с той стороны негромкие звуки. Он слышал их и минуту, и две, и пять назад, может, и раньше, но не обращал внимания, потому что таких звуков просто не могло быть в природе: ни одно живое существо не могло издавать их, ни один механизм.

«Что это? Шумит в ушах от напряжения?..» — оцепенело подумал он, хватаясь за последнюю соломинку. Он заткнул на несколько секунд пальцами уши, и тихие, но чудовищные своей невероятностью звуки тот час же пропали, стал слышен лишь густой гул крови.

— Так… — шепотом выдавил Кукин, вглядываясь в свет и вслушиваясь в доносящиеся звуки уже как в реальность, чувствуя, что сзади на плечи наваливается, придавливает к скамье страх, подобного которому он не испытывал ни разу в жизни. Позже, уже сидя в кабине ЗИЛа, мчащегося в город по пустынному шоссе, и на вокзале, ожидая Ивана Семеновича, он пытался определить, на что — хоть отдаленно — были похожи те звуки.

Они, едва слышные, напоминали неимоверно быстрый шелест тысяч листов сухой бумаги, изменяющийся в едва уловимом ритме, для каждого листа своем, шелест, на который во множестве стремительно навивались, пульсируя, другие ноты, и тысячи тысяч ритмов сплетались в какой-то общий, который не могло охватить сознание.

Это было странным подобием музыки, словно бы втягивающей в себя, завораживающей до оцепенения и заставляющей холодеть от стремительно нарастающего ощущения того чудовищно чужого и непостижимого, что открывалось за тихим и безумным мельтешением звуков.

Кукин с усилием отвернулся. Как только он перестал всматриваться и вслушиваться, страх, еще не успевший по-настоящему навалиться, вновь стал отступать куда-то в глубину.

С того момента, когда понял: он не знает, что светится у павильончика, Кукин находился в состоянии ошеломленности, которое усиливалось.

«Ведь там есть что-то еще… какое-то движение… Что-то… — или кто-то? — есть…»- понимал он.

Да, вглядываясь до боли в висках в желто-зеленый свет, вслушиваясь в чудовищно странные звуки, он различал теперь во тьме какой-то силуэт… нет — силуэты и какое-то движение…

Несколько минут Кукин сидел без мыслей, считая, что запретил себе думать, чтобы собраться с силами, а на самом деле — ошеломленный и раздавленный. Да, что-то там определенно было: едва различимое, в которое наяву всматриваешься, словно во сне: всматриваешься, но оно не становится яснее.

«Но что же я видел?..» — с усилием припоминал Кукин, когда придавленность отпустила. Казалось, проще было повернуть голову и снова вглядеться, но эта мысль даже не приходила Кукину, он чувствовал: рано. Это будет для него слишком преждевременно, ему надо собраться, хоть как-то освоитъся с уже увиденным и услышанным, подготовить себя к реальности этого — вон там, лишь метрах в сорока.

«Да в порядке ли я? — спросил он себя. — Не бред ли это? Не галлюцинации ли?.. Нет, чего-чего, а этого со мной никогда не бывало…»

Он преувеличенно внимательно стал осматривать все вблизи себя: вот клумба, огороженная наискось вкопанными кирпичами, на клумбе неизменные георгины, сальвии, астры… вот ползет жук — нормальный коричневый жук с усиками, ног — шесть, не восемь и не десять… Кукин ущипнул себя за щеку, скривился.

«Но что же именно я видел?..» — снова подумал, убедившись, что ему не чудится и способен рассуждать здраво. Перед светильником, ничего, кроме самого себя, не освещавшим, что-то было, но Кукин понял, что видит там что-то, в тот самый момент, когда отдернул взгляд в сторону, ошеломленный заполнявшим его страхом.

То, что он успел различить, не называлось известными ему словами, и, безуспешно промучавшись, Кукин задал вопрос, который уже давно, но робко маячил в его сознании: «Что же такое все это?..»

Как и вопрос, в его сознании (вначале слабым проблеском догадки) маячил и единственный ответ, но этот ответ был настолько невероятен, что Кукин и на этот раз не решился сказать его себе.

Страх отступил, но Кукин знал, что он вновь захлестнет, стоит лишь повернуть голову к желто-зеленому свету. Он также знал — был уверен, — что с ним ничего не случится, если будет просто сидеть на скамье, хотя не мог понять, откуда у него это предзнание?