Гарднер Дозуа - Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

Один из наших «зеленых поясов», упомянув в докладе возглас Тиамат «Они это знают», выдвинул предположение: молодой кай был чем-то вроде террориста-смертника, он пожертвовал собой, надеясь сорвать мирные переговоры. А значит, необходимо провести расследование, выявить связи погибшего, подвергнуть его тело медицинской экспертизе.

— Благодарение богу, что это случилось не в прямом эфире! — воскликнул Шамац.

Старый вояка службу знал туго.

К себе мы с Пеле вернулись поздно. Остаток ночи провели вместе, в уютном и ласковом мирке Синей планеты, где война считается позором, а убийство — отклонением от нормы, где доброта — единая валюта и где на любом языке незнакомца приветствуют с нежностью: дорогой, милый, уважаемый, сестра, брат, кузен, причем никто не удивляется этому. Как же велика, оказывается, разница между нами, считающими себя жестокими варварами, и этими падшими ангелами.

— Мы превращаемся в касту заботливых нянек для всей, мать ее, Галактики, — простонал Пеле. — Que cacho![17]

Посещаемость сессии Парламента была на высоте: многочисленные ярусы нашпигованы билокаторами, больше обычного депутатов, присутствующих не виртуально, а собственной персоной, и черт с ними, с расходами. Я с отвращением разглядывала зал. Каждого хлебом не корми, дай повыступать насчет кайанского кризиса. И каждый не смыслит в проблеме ни бельмеса. Межзвездные расстояния плохо влияют на свободу прессы, она чахнет и дохнет. А все потому, что любая информация, даже самая пустяковая, доставляется только курьерской почтой, не минуя бдительного ока официальной цензуры. Депутаты что-то слышали о геноциде, о злых, порочных, но и романтичных ан, о разрушенном мире, о планах спасения. Но они очень слабо представляли себе, что довело мятежных кай до такого отчаяния, и едва ли когда-нибудь узнают правду…

Парламенту Диаспоры качественно запудрили мозги.

И традиционалисты из кай подыгрывали этому. Конечно, им не нравилось, когда их убивают и едят аристократы, но куда хуже, если на свет божий выползет неприглядная правда. Все-таки на блюдо попадали только бедные, слабоумные, ущербные… Напротив Гостевой галереи, вровень с моими глазами, висел громадный флаг Диаспоры. Населенные миры аккуратно собраны в красивую гроздь, такую плотную, что яблоку негде упасть. Как на старинной карте Синей планеты, где в искаженной проекции материки лепились друг к дружке. А на самом деле между Синей и нашим ближайшим соседом Ниендан двадцать шесть тысяч световых лет. Между Ниенданом и Балас-Шетом — полторы тысячи. Местонахождение загадочной родины алеутян нам вообще неизвестно. Ну и как вы себе представляете межпланетные связи на таких дистанциях, если без фантазий?

— Зачем они все это говорят вслух? — праздно поинтересовался Ваал.

Разумеется, он находился рядом. Был рад, что я его сопровождаю, и не ленился мне об этом напоминать при любой возможности: то доверчиво прижимался к плечу, то бросал теплый взгляд карих глаз. Мое гробовое молчание о происшествии в Парке надежды и мечты он счел за понимание. Чиновник социальной поддержки Диаспорийского парламента никогда не проявляет враждебности.

— У вас работает кнопка синхронного перевода? — спросила я.

Электронный переводчик в Парламенте живет своей загадочной жизнью.

— Нормально работает. Но они ничего нового не сообщают, только озвучивают лежащие на столах документы. Все это было на вчерашнем брифинге.

— Вы читаете по-английски?

— Да.

Чтению и письму надо учиться долго, экспресс-методом тут не обойдешься. Либо нужен исключительный талант к языкам.

Он небрежно, с оттенком столь удивившей меня недавно иронии, дезавуировал свои способности:

— Меня учили на родине. Но это не важно. Помощники понимают все, что мне нужно.

— Это называется ораторским искусством, — сказала я. — А еще риторикой. Модулированная речь способна будить в людях чувства, затушевывать факты и влиять на результаты голосований…

Ваал скривил в гримасе неодобрения красивое лицо:

— Ужасно.

— Такова традиция. Просто у нас так принято делать дела. Я вздохнула и отправила Пеле вопрос по каналу, соединявшему наши глазницы.

«Смена партнеров?» Тотчас пришел отклик: «Совсем?»

Он обо мне беспокоился, хотел уберечь от небезопасного для здоровья общения с Ваалом, не догадываясь, что тем самым тревожит мою совесть. Мне очень нравился Пеле, но я бы не хотела привыкнуть к Диаспорийскому парламенту как к отчему дому.

«Нет, — ответила я. — Только на час».

Добраться до Тиамат удалось без труда. После заседания мы вчетвером спустились в вестибюль, там Ваала мигом окружила толпа влиятельных поклонников. Они его куда-то увели, и Пеле поспешил следом. Мы с Тиамат оказались всеми брошены и забыты — ну да невелика беда.

— Дебра, не выпить ли нам кофе? — с достоинством предложила она.

— Кофе обожаю. Но настоящий, а не бурду, что здесь развозят на тележках.

Я повела ее в любимую закусочную, и мы нашли свободный столик. Мне нравилось, как она справляется с минусами своего положения. Ваал куда-то ушел со свитой из сильных мира сего, а его партнерша вынуждена скромно пить кофе в обществе няньки…

Я собиралась подвести разговор к интересовавшей меня теме, но Тиамат опередила:

— Вас, должно быть, очень напугало вчерашнее происшествие? «Никакой враждебности!» — напомнила себе я.

— Слегка напугало, — признала я и притворилась, будто колеблюсь. — По словам делегата от Балас-Шета, ваш напарник совершил ритуал, подтвердил свой статус лидера, и кай этого ждали. Возможно, даже устроили так, чтобы жертва оказалась в пределах досягаемости. И больше такого не случится. Они правы?

Глотнув капучино, она осторожно проговорила:

— Ваал убежден, что ничего плохого не сделал. Но я не забыла ее отчаянный крик.

— А что вы думаете насчет?..

— Я могу говорить откровенно?

— Вы можете вообще ничего не говорить. Пусть мы и на людях, но никто не услышит, что вы скажете мне, а я — вам.

— На Сперансе даже у стен есть уши.

— Да, действительно… Система наблюдения постоянно ведет запись. Но я, как вам известно, являюсь чиновником Социальной поддержки. И я имею право не раскрывать полученные от вас сведения.

И тогда она очень робко пошла на глазной контакт. Я поняла, что она еще никому прямо в глаза не смотрела. Цвет радужки у нее оказался очень мягкого серого оттенка с сиреневыми крапинами.

— В детстве, прежде чем покинуть родину, я ела мясо. Не добывала своими руками, но знала, откуда оно берется. Дебра, я не убивала, ни разу в жизни! И теперь не верю, что когда-нибудь смогу. — Она смотрела на ходивших мимо людей, на обстановку, — должно быть, все тут было для нее мучительно чужим. — Мама говорила, что мы должны отгородиться от прошлого и открыть себя будущему. Когда мне исполнилось шестнадцать, она настояла, чтобы я покинула дом и перебралась на другую планету.