Святослав Логинов - Филолог

Анита, когда Верис поделился своими планами, перепугалась.

— Не надо! Лучше без книг проживём. А то провалишься туда и не сможешь вернуться.

Конце концов, Верис настоял на своём. Мужчина всегда добьётся своего по части мужских дел: пойти рискнуть, добыть. Анита провожала его, словно на войну, шла с Далем на руках и остановилась лишь у входа в святилище. Дальше Верис идти не велел, это были бы уже не проводы, а совместный поход. Причём, многое зависит от того, какой смысл вкладывать в слово проводы.

Провожать — буквально «вести сквозь». Сильный и опытный человек провожает беззащитного, чтобы в пути с ним не случилось никакого худа. И когда женщина провожает мужчину навстречу неизвестности, она тоже хочет быть сильной и знающей, чтобы оградить от бед, могущих приключиться. А мужчина, глупый, хоть и понимает тревогу женщины, но полагает приключение основой жизни.

Верис положил ладони на зеркало и мгновенно вошёл в контакт с сенсорным управлением телепорта. А ведь первые путешественники, должно быть, открывали проход иначе, но те системы управления, по счастью, не сохранились. По счастью, потому что незачем дикарям играться с системами межзвёздной коммуникации. Тем дикарям, что уже гуляют между звёзд, тоже незачем там быть, но с ними уже ничего не поделаешь.

Системы управления погибли, но само зеркало уцелело. На берегу, там, где Верис впервые ступил на поверхность Земли, от телепорта не осталось вообще никаких следов. Титановая окантовка портала и само зеркало, сделанное из полированного серебра, должно быть, давно переплавлены кучниками или, выломанные и унесённые в резиденцию какого-нибудь главного, бесполезно стоят, как символ власти.

Конечно, слово «власть» происходит от глагола «владеть» — иметь в личной собственности. Но не избавиться от ощущения, что рядом обретается глагол «волочить». Власть волочёт под себя всё, что попадётся под руку, а подвластные, влачат жалкое существование.

С полминуты Верис разбирался с несложным управлением транспортной системы. Ага, отсюда можно попасть на любой из двадцати, а верней, девятнадцати первых проколов — значит, выбираем тот путь, по которому пришли сюда. Во всяком случае, там есть годный для дыхания воздух, и всё предусмотрительно приведено в порядок.

Итак…

— Добрый день! — Стан поднял голову. — Нагулялся?

— Да, — сказал Верис. — По гроб жизни нагулялся.

— Вон там, — Стан кивнул в сторону одного из стендов, — можно восстановить контакт с системой.

— Нет, — Верис качнул головой. — Этого мне не надо. Зачем мне? — прыгать по галактикам: Оп-оп?… Я же сказал, что давно нагулялся. Там на Земле — мой дом, а сюда я на минуту заглянул, по делам, взять кое-что.

— Серьёзное оружие не пропущу, — предупредил Стан.

— Серьёзнее не бывает. Книги из библиотеки. Они там всё равно без дела томятся.

— Книги — пожалуйста.

— Я пойду — полувопросительно сообщил Верис.

— Хотя бы на время, что ты здесь, систему безопасности включи. Мало ли что

— Не-ет. Эту заразу я больше не надену. — Верис улыбнулся и по восстановленному проходу пошёл к порталу общей транспортной системы.

В библиотеке царил привычный порядок. От двухлетней давности разгрома не осталось и следа, ряды книг, больших и махоньких, тонких и толстенных, стояли на восстановленных стеллажах. Верис беспомощно огляделся. Что брать? С помощью системы он бы, не глядя, выбрал нужные книги — а теперь? Где-то под рукой находится автономная справочная система библиотеки, но просто так и её не найти. Читать или хотя бы пролистывать все книги подряд — немыслимо.

В конце концов, Верис двинулся по бесконечному проходу, отбирая те книги, что потоньше. Тоненьких книг можно принести много, и, значит, больше вероятность, что среди них попадутся действительно полезные.

Заплечный мешок, предусмотрительно захваченный из дому, вскоре был полон. Мешки эти делались из козьих шкур, которые сдирали с забитого животного целиком. Мешок так и назывался: сидор — от слова сдирать. А коза, обречённая остаться без шкуры — сидорова коза. Я тебя, как сидорову козу! — угроза старых времён. Написано ли об этом в книгах, что любовно уложены в сидор?

Мешок полон, можно уходить, но Верис медлил. Зачем-то прошёл в одно из хранилищ, ничем не выделяющихся среди прочих, остановился у одного их безликих стеллажей, сдвинул том, название которого ничего ему не говорило, и увидел жетон, который семнадцать лет, не снимая, носил на шее. Именно сюда он засунул его два года назад — первая наивная попытка уйти, став невидимым. Прошло два года времени и бездна событий, а жетончик, который когда-то определял всю его жизнь, так и валяется, никому не нужный, никем не найденный.

Какие глупости тогда занимали его, казались важными!.. нет, конечно, филология осталась, но живой маленький Даль куда важнее книжного Владимира Даля.

Мучимый ностальгией, Верис взял медальончик, и тот, узнав владельца, ожил.

База каких-то данных, без которых казалось невозможным обойтись, детские — иначе их не назвать — заметки и размышления. И письма, которых прежде Верис никогда не получал.

«Привет, Верька!

Честное слово, ты меня поставил в тупик»

письма, тональность которых меняется от одного послания к другому

«Целую в щёчку»

«Я вправду соскучилась»

«Всё-таки хорошо, что мы на одной волне, и я каждую секунду чувствую, что ты есть. Если можно, откликнись»

«Верик, мне очень плохо без тебя. Прости меня, пожалуйста»

И всюду одно имя — Линда.

Не ёкнуло сердце, не обдало жаром воспоминание. Только неловкость, словно стыдно стало за прошлую глупость. И ещё — жалко Линду, словно он виновен в чём-то.

Жестокая штука жалость она всегда жалит. Иногда — жалеющего, чаще, тех, кого жалеют. Жалость впустую уязвляет сердце; кому можно помочь, того не жалеют. Конечно, всё это мужская точка зрения, женщины умеют жалеть, не унижая. Но Верису сейчас было жалко женщину, воспоминание о которой не вызывало в душе ничего, кроме чувства неловкости.

Он положил жетон на прежнее место и торопливо ушёл, стараясь не вспоминать отчаянное: «Я же не знала!»

И лишь потом, покинув Транспортный центр, очутившись на заброшенной станции, где дежурила бессонная мнемокопия Стана, Верис вдруг не вспомнил, а прочувствовал ещё одну фразу, заставившую без сил опуститься на пол, и застонать, завыть сквозь сжатые зубы. Слова эти Линда только повторила, а принадлежали они Гэлле Гольц, матери, маме, любимой мамочке: «Если он сам не найдётся, я другого сделаю, точно такого же.»

Долго сидел, сжав голову руками, благо, что никого рядом не было, никто не мог подойти, посочувствовать. Такие вещи чувствуют и переживают в одиночку, сочувствие здесь лишне. Постепенно жуть и отчаяние перекристаллизовались в холодную отточенную ярость. Что же, раз так, пусть будет так. Но никого другого Гэлла Гольц не сотворит. Эта кобыла мать вашей лошади и ничья больше.