Марвин Мински - Выбор по Тьюрингу

Ждавший в приемной Беникоф начал подниматься со стула, но она сделала ему знак снова сесть и сама уселась в мягкое кресло напротив.

– Победа! – радостно произнесла она долгожданное слово. – Когда вы видели его в последний раз, это было еще только начало. Я много работала с ним, помогала снова обрести доступ к воспоминаниям и мыслям, которые оставались на периферии сознания. У него еще многое путается, это неизбежно. Но он уже хорошо говорит, он сказал мне, сколько ему лет, – четырнадцать. А теперь он спрашивает про отца и мачеху. Вы понимаете, что это значит?

– Прекрасно понимаю – и счастлив, что первым поздравляю вас. Вы получили, по сути дела, мертвое тело с погибшим мозгом и восстановили его память в достаточной мере, чтобы довести ее до четырнадцатилетнего возраста.

– Ну, не совсем так. В какой-то степени это иллюзия. Действительно, у Брайана восстановлена значительная часть воспоминаний до четырнадцатилетнего возраста. Но далеко не все. Кое-чего еще не хватает, кое-что утрачено навсегда. В его памяти останутся пробелы, которые могут сказаться на многих его способностях и мыслях. Больше того, возраст этого среза далеко не точен. Некоторые нити, которые мы восстановили, до этого возраста не доходят, а другие тянутся гораздо дальше. Но важно другое – мы начинаем видеть нечто похожее на целостную личность. Еще пока не совсем завершенную, но способную обучаться. Перед нами во многом прежний Брайан – но, на мой взгляд, еще в недостаточной мере.

При этих словах она нахмурилась, потом заставила себя улыбнуться.

– Во всяком случае, сейчас об этом думать еще рано. Важно то, что мы уже можем добиться от него активного, сознательного сотрудничества. А это значит, что теперь можно переходить к следующему этапу.

– Какому?

Снэрсбрук мрачно взглянула на него:

– Мы восстановили почти все, что можно было восстановить «пассивно». Но есть множество категорий понятий, до которых мы просто еще не добрались. Например, Брайан, видимо, утратил все знания о животных – есть такая специфическая форма афазии, она уже наблюдалась при травмах мозга. Вероятно, наступил момент, когда полезный эффект от восстановления прежних немов Брайана начнет становиться все меньше. Поэтому, продолжая это делать, я намерена перейти к новому этапу. Можно назвать его переливанием памяти. Я предполагаю локализовать эти недостающие области – области знания, которыми обладает буквально каждый ребенок, но которых пока лишен Брайан, – и загрузить соответствующие структуры из базы общеизвестных данных системы «цик-9».

Беникоф задумался, хотел что-то сказать, но она жестом остановила его.

– Об этом лучше поговорим как-нибудь в другой раз.

Она тряхнула головой. На нее вдруг нахлынула невероятная усталость, которую она до сих пор сдерживала лишь усилием воли.

– Давайте съедим по бутерброду и выпьем по чашке кофе. Потом, пока Брайан спит, я запишу в историю болезни все, что уже сделано. Нам придется руководить каждым его шагом. А это значит, что мне – и компьютеру – нужно знать о нем больше, чем знает он сам.

Бинты, которые удерживали его в неподвижности, уже сняли, и остались только низенькие загородки по бокам кровати. Ножной конец кровати подняли, и тело Брайана больше не лежало горизонтально. Волоконно-оптический кабель, который через затылок уходил внутрь черепа, был почти не виден под повязкой. Все капельницы и провода, ведущие к приборам, убрали, оставив только несколько почти незаметных датчиков, прикрепленных к коже. Если бы не темные круги под покрасневшими глазами и не бледность, он выглядел бы почти здоровым.

– Брайан, – произнесла Эрин Снэрсбрук, не отрывая глаз от экрана энцефалографа, кривая на котором свидетельствовала о том, что больной пробуждается. Брайан открыл глаза.

– Ты помнишь, о чем мы недавно говорили?

– Да. Вы доктор Снэрсбрук.

– Очень хорошо. Ты знаешь, сколько тебе лет?

– Четырнадцать. Исполнилось. Что со мной случилось, доктор? Вы не хотите мне сказать?

– Конечно, хочу. Но все в свое время. Ты согласен, чтобы я объясняла тебе все понемногу, в том порядке, какой считаю нужным?

Брайан немного подумал и ответил:

– Наверное… Вы доктор, вы и лечите.

Ее на мгновение охватила радость. Немудреная шутка – но она свидетельствовала о том, что он в полном сознании.

– Хорошо. Если ты согласен, я обещаю рассказать тебе всю правду и ничего от тебя не скрывать. Но прежде всего – что ты знаешь об устройстве мозга?

– То есть о его строении? Это скопление нервной ткани внутри черепа. Оно состоит из большого мозга, мозжечка, варолиева моста и продолговатого мозга.

– Довольно точно. У тебя была мозговая травма, и тебе делали операцию. Кроме того…

– У меня что-то неладно с памятью?

Снэрсбрук удивленно посмотрела на него:

– Откуда ты знаешь?

На губах Брайана появилась слабая улыбка – он был доволен своей маленькой победой.

– Это очевидно. Вы хотели знать, сколько мне лет. Я смотрел на свои руки, пока вы говорили. Сколько мне лет, доктор?

– Немного больше.

– Вы обещали, что скажете мне всю правду.

Эрин предполагала держать эту информацию про себя, сколько будет возможно, она могла оказаться для Брайана очень болезненной. Но Брайан ее опередил. Нет, теперь только правда, и ничего, кроме правды.

– Тебе почти двадцать четыре.

Брайан медленно переваривал ее слова. Через некоторое время он кивнул.

– Ну ничего. Если бы пятьдесят, или шестьдесят, или что-нибудь в этом роде, дело было бы скверно, – значит, я прожил почти всю свою жизнь и ничего об этом не помню. А двадцать четыре – это ничего. Ко мне вернется память?

– Не вижу причин, почему бы ей не вернуться. Пока твое выздоровление идет отлично. Я потом объясню все в подробностях, если ты захочешь, но пока постараюсь говорить попроще. Я хочу простимулировать твою память и помочь тебе найти к ней доступ. Когда это произойдет, твоя память восстановится, и ты снова станешь целостной личностью. Не могу обещать, что удастся восстановить всю память, у тебя были большие повреждения, но…

– Если я не буду знать, чего мне не хватает, я ведь не буду это чувствовать.

– Совершенно верно.

Быстро соображает. Может быть, память у него все еще как у четырнадцатилетнего, но мыслительные процессы соответствуют куда более зрелому возрасту. Ведь он был вундеркиндом. В четырнадцать лет он уже учился в колледже. Это не обычный четырнадцатилетний мальчик.

– Но дело не только в том, что ты этого не почувствуешь. Ты должен понять, что человеческая память – не магнитофон, который записывает все подряд в хронологическом порядке. Она устроена совсем иначе – скорее как неаккуратно ведущаяся картотека, снабженная запутанным и противоречивым указателем. И не просто запутанным – время от времени мы изменяем принципы классификации понятий. Когда я говорю, что сохранила воспоминания детства, это на самом деле неверно. У меня сохранились воспоминания об этих воспоминаниях. Понятия, о которых я много раз думала, осмысляла их, упрощала.