Дмитрий Янковский - Большая Охота

— Мне кажется, что вершина, верх, высота, — развел я руками.

— Не очень скромно.

— Скромность никогда не входила в число моих добродетелей.

Мы помолчали. Вечный океанский ветер шумел в густых ветвях над нашими головами. Несмотря на присутствие еще восьмерых стрелков, я вдруг ощутил себя с Катей наедине, поразившись такому яркому наваждению. Я глянул на нее искоса и поймал себя на том, что идеалы женской красоты не так уж важны, когда речь идет о реальной женщине. Нет, действительно, по-своему она была очень даже красива, и уж в любом случае очень мила, несмотря на явно мужскую манеру держаться. Я на секунду представил, что это она сладострастно вскрикнула в чьих-то объятиях, когда я ночью выбирался из лагеря. Это было не больше чем ни на чем не основанное предположение, но сердце забилось в груди чаще. Мысленно я увидел ее обнаженной, разгоряченной в чужих объятиях, возбужденной и отдающейся, с зажмуренными глазами и чуть приоткрытым ртом. Это видение было ярким, отчетливым и здорово возбудило меня. Я даже челюсти стиснул от напряжения.

Не знаю, но мне почему-то показалось, что, несмотря на налет грубоватости, Катя очень сексуальна и очень доступна. Настолько, что приложи я усилия — и можно было бы провести с ней ночь. Может быть, даже эту. Я несколько раз глубоко вздохнул, стараясь не разгонять себя нахлынувшими фантазиями, а затем твердо решил приложить усилия.

Честно говоря, никакого особого сексуального опыта в свои годы я так и не нажил. Бывали, конечно, контакты, но чаще всего о них было стыдно вспоминать, а один раз такой контакт даже повлек за собой весьма неприятное лечение ударными дозами антибиотиков, что надолго отбило у меня всяческое желание. По большому счету я был очень стеснителен в общении с противоположным полом, а потому подсознательно остерегался малодоступных, по моему мнению, женщин, прекрасно понимая, что у меня не хватит умения их соблазнить. А получать отказ мне хотелось меньше всего, поскольку я знал, что он только усилит мою и без того значительную неловкость в межполовых отношениях.

В результате красавицы и приличные женщины оставались уделом моих фантазий, я с ними и заговорить не смел, а сталкиваться приходилось с женщинами попроще, которые сами испытывали недостаток мужского внимания, а потому не были особенно щепетильны в выборе. На самом деле я прекрасно сознавал, что Катя из их числа, что в лагере есть женщины намного привлекательнее, чем она, а потому ей перепадает не самое лучшее. Может быть, напускная грубоватость и мужские манеры были как раз защитной реакцией, маской, под которой она прятала недовольство таким положением вещей. Всякая женщина мечтает любить и быть любимой, а если не удается, она запирает душу в крепкой раковине, из которой ее не выковырять. Я почти на физическом уровне ощутил шершавую крепость этой раковины, но тут же понял, что под ней наверняка скрывается жемчужина. Никому не удалось ее разглядеть, но я уловил таинственный блеск в глазах Кати.

Я стиснул кулаки, на секунду представив, что эта жемчужина может стать мне наградой. Наградой за долгие годы лишений — физических и моральных.

— Ночью, — начал я, — во время боя видны только вспышки выстрелов. Замечала?

— Конечно, — осторожно кивнула она.

— Видеть вспышки очень важно. Каждая вспышка — это летящая в тебя пуля. Чей-то промах или чье-то попадание. Это суть любого огневого контакта — попадание или промах. Суть не в убийстве, поверь. Важно именно поражение цели.

— Никогда об этом не думала, — негромко сказала она.

— Агрессия хороша в рукопашном бою, — продолжал я. — При непосредственной стычке она подавляет противника морально и дает тебе возможность подавить его физически. Но при огневом контакте агрессия не приносит ничего, кроме учащения пульса, от которого сильнее дрожит рука. Вспышки выстрелов означают рождение маленькой сверхзвуковой смерти, уносящейся в пространство. Но если ты именно так будешь их воспринимать, то в твоей душе поселится страх, и тебе потом очень трудно будет его выбить оттуда.

— Как же тогда быть?

— Все просто. Мы привыкли, что тело — это и есть мы сами. А все окружающее — вокруг нас. Но это не так. Это лишь обман чувств, ничего более. Мы не можем напрямую ощущать реальность, тебе надо это понять. Все, что происходит снаружи, никак не может быть воспринято разумом, кроме как посредством интерпретации сигналов, посылаемых нашими нервными окончаниями. Пойми, никакого красного света не существует, есть только электромагнитное излучение определенной длины волны, которое, попадая на сетчатку глаза, порождает химическую реакцию, а вещество, образовавшееся в этой реакции, раздражает нервное окончание, которое передает сигнал в мозг. И только сам мозг, получив именно этот сигнал, присваивает ему значение определенного цвета. По сути весь мир просто нарисован на серой стене внутренней поверхности нашего тела. Это карта. Символ. Обозначение.

— И что?

— А то, что вспышки выстрелов, как и все остальное, являются лишь условными сигналами, посылаемыми нашему мозгу. И рассматривать их лучше всего именно как сигналы, как схему, нарисованную на экране радара. То есть нет у тебя никакого противника. Есть только схема перемещения целей, которые тебе необходимо поразить.

— Но ведь смерть от пули совершенно реальна, — сказала Катя.

— Чушь собачья, — возразил я. — Смерть на самом деле наименее реальна из всего существующего. Ведь, когда ты умрешь, ты не сможешь понять, что умерла. Твой мозг не сможет обработать сигнал под названием «смерть», поскольку ничего уже не сможет обработать. Пока сознание в тебе теплится, в нем теплится и надежда выжить, а когда сознание угасает, ты уже не можешь осознать ничего. В результате каждый человек обладает личным бессмертием. Он сам не может зафиксировать свою смерть, а реально существует лишь то, что можно зафиксировать. Получается, что чужая смерть для тебя реальна, а твоя будет реальна лишь для того, кто ее увидит или узнает о ней. Но не для тебя.

— Интересная концепция…

Я глянул в Катины глаза и понял, что ей действительно интересно.

— Мне об этом рассказал человек, учивший меня стрелять. О нем почти нечего сказать хорошего, он был отпетым негодяем, способным продать собственную мать на органы. Но когда дело касалось стрельбы, в его словах появлялась особенная философия. Как только он впервые протянул мне заряженный пистолет, я услышал от него то, что он считал самым важным. Когда человек берет в руки оружие, он должен быть готов не только и не столько убить, сколько умереть.