Старость аксолотля - Яцек Дукай
Стампа, естественно, в конце концов победила, и они идут рядом. Агерре обнимает Карлу длинной рукой, она проваливается в него, пряча лицо в мягком фиолетовом свечении глии.
– Если бы ты поплыл с нами на Сардинию… – впервые за все время произносит она.
Агерре быстро моргает. Если бы я поплыл с ними на Сардинию… Боже мой, неужели и мне не снились подобные невозможности? Проклятие совершенного выбора. Двадцать три года; ей тогда было неполных двадцать. Душный конец августа, Адриатика, свадьба в какой-то деревне, дочь старосты выходила замуж. Громкая музыка приманила туристов. Мы смешались с танцующими местными, в колеблющемся свете разноцветных лампочек, в запахе пота, алкоголя и моря, столь близкого – достаточно было взглянуть над окружавшей сад стеной, чтобы увидеть скользящую по темным волнам луну. «Фред, Карла, познакомьтесь». Кто нас тогда представил друг другу? Этого я как раз не помню. Первый танец, а потом все остальные, шесть часов до рассвета. Смешнее всего то, что я ее даже не поцеловал. Слова тоже были вполне невинными, если вообще были, ибо в воспоминаниях мы не разговариваем, только танцуем, все медленнее, все ближе, глядя друг другу в глаза и улыбаясь, едва заметно, подсознательным сокращением губ, скорее собственным мыслям, чем другому человеку, молча. Она была в бело-голубом хлопчатобумажном платье до колен, на узких бретельках; пропотевшая материя льнула к ее спине, прижатая моей ладонью. Лифчика на ней не было. Я перемещал большой палец на дюйм вверх, на дюйм вниз, вдоль линии ее позвоночника. И не более того. Все было во взгляде. Вероятно, я был пьян, и в том, как она встряхивала головой, отбрасывая назад длинные светлые волосы (тогда они у нее были длинные), мне виделось изящество движений наших незачатых дочерей. Она проваливалась мне в грудь, уже тогда. (Есть стампы глиевые, и есть психологические – какие из них мощнее?) Но ей сразу же приходилось отрываться, чтобы снова взглянуть мне в лицо, либо я ее отстранял. Все это время я поддерживал в себе приятное состояние четвертинки эрекции, на границе физического желания. Сквозь материю платья и рубашки ощущалось давление ее сосков. Мы оба были взаимно погружены в свои ауры, вплоть до подсознательной гармонии движений. И взгляд, и та улыбка. У меня болели ноги, у нее наверняка тоже. Когда мы сели и выпили по стаканчику местного вина, одновременно сладкого и кислого, она сказала: «Послезавтра мы с друзьями уплываем на Сардинию, на три недели; место найдется». «Как только сдам тест на совместимость, он у меня уже оплачен, во вторник». «Окей», – ответила она и улыбнулась луне. Я долил ей вина. Холодный ветер сушил кожу. Она была чересчур красива, эйфория распирала мне грудную клетку, будто надутый баллон. Пожатие ее руки, ощущение ее пальцев в моей ладони… Я так и не поплыл на Сардинию. Один шанс из сотен миллионов – и тем не менее, в четверг у меня уже был Страж, в пятницу я заснул в последний раз, в воскресенье стал ксенотиком. Двадцать шесть лет назад. Крайст, если бы я тогда поплыл!
– Нам нужно поговорить. О Габриэле.
Карла не отвечает. Они останавливаются – но дорожка продолжает расти, выписывая над городом случайную кривую.
Агерре садится, опершись спиной о балюстраду, гравитационная стампа увлекает женщину за ним. Стампа, естественно, сама по себе не настолько сильна, чтобы воздействовать на остающееся в равновесии тело человека, но Карла в данный момент пребывает в такой бездне безволия, что даже самый слабый толчок, умело приложенный, побудит ее к самым страшным поступкам. Присесть на минуту над столицей ксенотиков рядом с альтернативной любовью своей жизни… подобное даже не достигает поверхности ее мыслей.
– Это был не квинсианец. Тот убийца. То есть… решение Эстетического суда оказалось в его пользу, он убил в соответствии с их канонами красоты; но на самом деле это был Хамелеон.
Он бросает на нее взгляд, пытаясь понять, знаком ли Карле этот термин – но, похоже, она вообще не обращает на него внимания; прижав ладонь к карбоновой поверхности аллейки и наклонив голову, она прислушивается к доносящимся из-за завесы тишины звукам.
– Слышишь? – шепотом спрашивает она. – Шум?
Агерре кладет на ее ладонь свою, более крупную, пересеченную двумя прожилками глии, на волосатой коже проступают густые фиолетовые капли.
– Это внутренние артерии живокриста, – медленно объясняет он. – В каждой продолжающей расти дорожке можно ощутить эту дрожь. Даже самый горячий живокрист не поспевает за энергетической кривой прироста массы в таком темпе – он доставляет по внутренним каналам модули макрочастиц, жидкие реконфигурационные массы. Именно это ты слышишь, именно это ощущаешь. Как она растет. Знаешь о Хамелеонах?
– Да. Кажется, да.
– Кто-то заказал убийство. Из высоких сфер. Политика, хотя, вопреки мнению, для политического убийства не так уж много причин. В нынешнее время, по правде говоря, их уже, пожалуй, вообще нет. И тем не менее, это наверняка прошло через официальные правительственные структуры. Какая-то из держав. Это их уровень технологии. Ты меня слушаешь?
– Мне сорок пять лет.
– Да.
– Треть жизни. Две трети, если не считать явной старости. На черта ему был де Квинси?
– Ты неправа, лазейка в конституции Габриэля была лишь удачным бонусом для исполнителя; если они послали аж Хамелеона, тот убил бы его и так. Расскажи мне.
– Что?
– Расскажи, чем он в последнее время занимался. С кем контактировал. Какие-то конфликты. Контакты. Может, угрозы. Что угодно.
– А что сказал Хамелеон? Ты ведь его задержал, верно?
– Хамелеон ничего не сказал. У него был отсроченный автолетальный экзек, он у нас на глазах превратился в раковую гниль.
– Ах вот как.
Он сжимает пальцы на руке Карлы.
– Расскажи.
Женщина подтягивает колени к подбородку. Ветер сдувает полы халата с ее бедер, столь же гладких, как и шелк. Агерре машинально поправляет материю.
– Как ты себя чувствуешь? – тихо спрашивает он.
Карла впервые поднимает на него взгляд. Все во взгляде.
4. Иллюзион/Open/Venice00
В Венеции идет дождь, голуби куда-то попрятались. На Пьяцца Сан-Марко глинная старушка сражается с глинным пуделем на длинном поводке. Агерре перепрыгивает через поводок, хотя в том нет необходимости. Старушка его не видит, запертая в CLay, Corporeal Layer (of Reality)[175]. Зато его видят, похоже, все гости и обслуживающий персонал глинного ресторана, когда-то кафе Байрона и Бальзака, куда входит Агерре. Фиолетовый камзол искрится под их астигматическими взглядами.
Есада Ори
