Георгий Попов - За тридевять планет

Вот что оказалось в этом, втором, контейнере…

Глава седьмая

О комарах, пчелах и прочих диковинках

I

Я попал на эту планету в то время, когда здесь, как и у нас на Земле, все громче начали стучаться в космос.

Правда, здешний Эдька Свистун к космосу не причастен, здесь обошлись без него. Зато капитан Соколов…

О, здешний капитан Соколов всем капитанам капитан, в чем ты скоро сам убедишься, дорогой читатель, если прочитаешь еще две-три главы.

Но — наберемся терпения и не будем забегать вперед, как у нас говорят…

На другой день, встав ото сна, я застелил кровать и занялся физзарядкой. Двухпудовых гирь у тетки Сони не оказалось, и мне пришлось ограничиться приседаниями, ходьбой на месте и всякими вольными упражнениями.

На кухне я нашел записку: «Завтрак в столовой, Эдя!» — и все. Коротко и ясно. Я взял записку, сунул ее в карман и отправился в столовую.

В тот день с утра дежурила Настенька. Едва я устроился за столиком, как она подошла, вынула блокнот и карандаш из кармашка и глянула на меня вопросительно. Я озабоченно покачал головой и сказал, что на курорте избаловали нашего брата, поэтому, дескать, извини, если я закажу больше, чем положено.

— Ой, да сколько угодно! — засмеялась, как будто рассыпалась на мелкие части Настенька.

— И отлично! — Я отметил про себя, что она ничего, за такой и приволокнуться не грех, и стал заказывать. — Прежде всего, Настюша, — я впервые назвал ее по имени, — прежде всего свиную отбивную… Да знаешь, пожирнее, я обожаю жирное… Дальше. Тут, я ткнул пальцем в меню, — обозначены блины со сливочным маслом и сметаной… Две порции с маслом, желательно поподжаристее, чтобы на зубах похрустывали… Идет? Впрочем, знаешь, Настюха, пиши и со сметаной. Тоже две порции. Не повредит. — Настенька, кажется, несколько удивилась, но виду не подала, записала и блины — сперва с маслом, потом со сметаной. — Ну и наконец… Наконец, я полагаю, кофе со сливками… Здесь, — я опять ткнул пальцем в меню, записаны кофе черный и кофе со сливками. Так мне, Настёна, со сливками.

— Все?

— Да, пока все. — Я подмигнул, и это еще пуще развеселило миловидную официантку. Она улыбнулась — довольно кокетливо, кстати сказать, — и пошла выполнять заказ.

«А что, на этой планете жить можно», — подумал я, когда Настенька подала свиную отбивную. Отбивная была та еще — с рукавицу величиной — и достаточно жирная, то есть буквально плавала в жире. Сверху ее посыпали какой-то специей, кажется, перчиком, украсили зеленым лучком — и не хочешь, а съешь.

Потом передо мной выросли две горки блинов. Одна горка плавала в сливочном масле, другая — в сметане. Я пододвинул к себе первую горку, попробовал блин, другой, третий… И вкус и запах — все соответствовало действительности. Ну, думаю, точка, до второйто горки ты, Эдя, не дотронешься, хватит за глаза и этой, с маслом. Ничего подобного! Стоило мне взять на зуб блин со сметаной, как я почувствовал, что погиб, погиб окончательно и бесповоротно.

Мне хотелось кое о чем порасспросить Настеньку, однако я боялся выдать себя и молчал, делая вид, будто с головой погружен в свои, так сказать, внутренние проблемы. Вообще положение мое было аховое. Если я — здешний Эдька Свистун, за которого выдаю себя, то спрашивается, какого черта лезу со всякими дурацкими вопросами. Мне и без того все должно быть ясно.

Иногда возникало желание открыться, сказать, кто я такой и зачем прилетел на чужую планету. Но Фрося, Фрося… Не будь я рыбой среди рыб, разве я пережил бы блаженнейшие минуты, которые никогда раньше мне и во сне не снились.

— Ну как? — спросила Настенька, убирая посуду.

Я сказал, что спасибо, все необыкновенно вкусно и питательно, повара молодцы, и стал шарить в кармашках, как у нас делают, когда достают деньги.

— Что ты, Эдя?

— Ах, извини, — засмеялся я, вспомнив, что деньги на этой планете давно упразднены за ненадобностью. — Привычка — вторая натура. — Я допил компот из сухофруктов, опрокинул стакан на блюдечке и вылез из-за стола.

— Ну, Эдя, ты и даешь! — только и нашлась сказать Настенька.

Читателю, наверное, интересно будет узнать, что слова: «Ну, ты и даешь!» — очень популярны на этой планете. А вот что они означают, эти слова, какой их, так сказать, глубинный смысл, мне так и не удалось выяснить. Когда я обратился к Кузьме Петровичу как чтецу-агитатору (он и здесь чтец-агитатор), тот лишь почесал в затылке:

— Ну, Эдя, ты и даешь! — И больше ничего не добавил.

II

Сосновый бор я уже знал немного. Теперь мне предстояло осмотреть Песчаное озеро. Я даже не стал спрашивать, как оно здесь называется, это озеро, так как был уверен, что иного названия у него и быть не может.

Я пересек площадь, потом луг, обычно затопляемый в половодье (я полагаю, он и здесь затопляется), и вошел в борок, совсем небольшой, за которым и начиналось озеро. «Вот оно, милое!» — мысленно произнес я и, подбежав к берегу, зачерпнул пригоршню воды и вылил себе за пазуху.

Потом я взял лодку и поплыл на середину, пугая уток.

Между прочим, утки здесь ведут себя по-разному.

Чирки и шилохвости, например, удивительно доверчивы и общительны. Позже я узнал, что под осень они прилетают на колхозный двор и кормятся вместе с домашними. Здесь-то их и отлавливают. Кряквы и чернети держатся с большей осторожностью. Завидев человека, они не шарахаются, как это бывает у нас на Земле, но и особенно близко не подпускают. Местные орнитологи установили, что самое близкое расстояние, на какое кряквы однажды подпустили человека, равнялось пяти метрам и тридцати семи сантиметрам. Цифра эта получилась в результате каких-то сложных операций, проделанных электронно-вычислительной машиной, и ни у кого не вызывает сомнений.

И тут, на озере, я опять столкнулся с мальцамиогольцами.

— Это уж слишком! — сказал я, выходя из лодки на гладко утоптанный песчаный берег.

Вчера они поставили меня перед трудной задачей.

«А дед-то Макар как в воду глядел!» — пришло в голову. Читатель, наверно, помнит эту сцену… Сашка кричит: «Оттуда! Оттуда! Я сразу догадался, что оттуда!» — и тычет пальцем куда-то вверх. А двое других Федька, брат соседа и друга Семена, и Гоша, тоже брат, но чей брат, убейте, не помню, — эти стоят не двигаясь и пялят шары.

Я тоже стоял и тоже не двигался. Только мозг продолжал лихорадочно работать. Я думал, как быть, как выйти из этого, можно сказать, чертовски трудного положения, и наконец придумал… Ребята охотно вступают в игру, если в ней есть хоть какая-то толика необыкновенного и загадочного, — они пойдут и на сговор со мною, рассудил я. И не ошибся.