Владимир Михайлов - Восточный конвой

Он бессознательно изменил направление, чтобы обойти лежавшего на мостовой убитого, вымазанного кровью; лицом мертвец походил на еврея.

„Ну да, — подумал Милов, — без этого никак нельзя, как же без этого… Но вообще все это, если говорить всерьез — довольно спокойная и миролюбивая акция. Все-таки Европа, поотвыкали. Вот если у нас тоже начнется такое, то уж это будет — не дай Бог, чего-чего, а уж размаха нам не занимать — во всем…“

Он шел мимо магазинов, больших и маленьких, большинство было закрыто, но некоторые все же торговали — булочные, овощные, мясные лавки, те, где товар не мог ждать. Покупали немногие: никто, похоже, не собирался делать запасы.

„Да, поотвыкали, — подумал Милов. — И еще не поняли, что такое для их страны остановка гидростанции и затопление; вот что значит — нет информации. Надеются на помощь остального мира? Поможет, конечно — если только в остальном мире не начнется то же самое. Но ведь и остальной мир дышит тем же воздухом, пьет ту же воду, да и ее не хватает уже, живет под тем же ультрафиолетом — озоновый-то слой рвали все сообща, дружно; так что может получиться, что остальному миру окажется не до них, вообще никому ни до кого, кроме самих себя. А если…“

Он понял, наконец, что окликают его — и, кажется, уже не в первый раз; окликали по-намурски, так что он как-то не принял на свой счет, выпал на несколько мгновений из реальности — и только когда его дернули за рукав, сообразил. Остановил его доброволец, у которого, кроме дубового листа на груди, была еще и узкая зеленая повязка на рукаве; видимо, был он каким-то начальником. Начальник сердито смотрел на него, сурово выговаривая.

Из его слов Милов понял хорошо если четверть, однако уразумел, что ему следовало присоединиться к стоявшей посреди улицы группе человек в двадцать, кое-как вооруженных — они старались образовать какое-то подобие воинского строя. Никакого другого решения мгновенно не пришло в голову, и Милов поспешно проговорил: „Юр, юр“ — то есть „да, да“ — в значении этого слова у него сомнений не возникало — и присоединился к группе. Начальника это, кажется, совершенно удовлетворило. Он строгим оком оглядел строй, громко скомандовал — и отряд двинулся: вразброд, конечно, не в ногу, но прилагая все усилия, чтобы выглядеть воинственно. Милов шагал в последней шеренге.

„Глупо, конечно, — думал он, — ну, а что другое оставалось? Знать бы язык как следует — я бы ему, понятно, втер очки, а так… Пуститься наутек? Сопротивляться? Несерьезно, несерьезно… Ладно, помаршируем. Давно не приходилось. Но эта наука вспоминается быстро. Пока воинство идет, кажется, в том направлении, куда и мне нужно. Легион спасения планеты… А может, они и действительно направляются в Центр? Ломать приборы, убивать чужестранцев?“

Он покосился на соседей по шеренге. На убийц они походили так же мало, как и на солдат. Но люмпены, не хулиганы, не пьянь — все они были, судя по облику, добропорядочными гражданами, приличными и наверняка по сути своей миролюбивыми — из тех, что живут, стараясь не обижать других хотя и не позволяют, чтобы их самих обижали; нормальный продукт демократии… И вот они шли, быть может, убивать, и не потому шли, что их гнали, но были наверняка убеждены в своей правоте, в том, что все, что им предстоит совершить — необходимо, неизбежно и, главное, справедливо…

Рядом с Миловым старательно маршировал человек, ну, скажем, второго среднего возраста, почти совсем лысый, в золотых очках на носу; на плече он нес старинное, наверняка коллекционное, музейное ружье, которое если и стреляло, то в последний раз, пожалуй, не менее двухсот лет назад; приклад и ложа были инкрустированы красным деревом и перламутром, зато ремня не было, багинет тоже отсутствовал. Человека этого можно было бы принять и за скромного труженика науки — но тех наверняка не было в строю, нынче они были дичью. Сосед перехватил взгляд Милова и спросил по-намурски нечто, чего Милов не понял и попросил повторить помедленнее. Сосед улыбнулся и легко перешел на английский:

— Мне так и показалось, что вы иностранец.

Ничего иного не оставалось, как кивнуть.

— Англичанин? Американец?

— Ну, собственно…

— Я так и понял, — удовлетворенно кивнул сосед. — У меня не очень хорошее зрение, но людей я различаю сразу. Что же, весьма приятно, что вы с нами. Это даже, я бы сказал, в какой-то мере символично.

Милов не стал выражать сомнения, лишь промычал нечто — при желании звук можно было принять за подтверждение.

— Много лет все беспорядки шли от вас, — сказал сосед. — Из Америки.

— Разве? — улыбнулся Милов. — Я понимаю еще, если бы вы сказали — из России…

— Ну, это уж само собой разумеется! Но вся эта машинизация, ведшая к уничтожению природы, а значит — и нас с вами… Ведь порядок — это гармония, человек всегда должен был жить в гармонии с природой, но вы это забыли — хотя был ведь у вас Торо, но вы им, пренебрегли, не прислушались… А то, в чего мы с вами сейчас участвуем — отнюдь не беспорядки, напротив, это восстановление исконного порядка, возвращение к нормальной жизни, а следовательно, и к нормальной морали, этике, уважению к человеку…

— Как-то это не вяжется с трупами на улицах — вы не считаете?

— Разумеется, это прискорбно. Крайне прискорбно. Но ведь согласитесь: гниющую ветвь отсекают, хотя на ней может сохраниться и несколько еще здоровых листочков.

— Возврат к нормальной жизни, — проговорил Милов. — В таком случае те, кто ведет нас, вероятно, — люди высоких душевных качеств, а не просто защитники природы?

— Ну конечно же! Растабелл…

— А Мещерски? Рикс? Вы простите мне мое невежество, но я и в самом деле, горячо сочувствуя идее спасения мира, не очень осведомлен о тех, кто возглавляет движение здесь, в вашей прекрасной стране.

Они молча прошагали с минуту, прежде чем сосед ответил:

— Я понимаю, на что вы намекаете. Вы хотите сказать, что во главе движения встали, кроме чистых душ, подобных Растабеллу, еще и некоторые политиканы, а также деловые люди. Конечно, это несколько омрачает… Но согласитесь, что всякое дело должны совершать специалисты, иначе оно обречено на провал. Мы, друзья и защитники природы, к сожалению, не всегда обладаем нужными способностями, и еще менее — опытом. Мы умеем насаждать сады и леса, поверьте. Но для этого нам нужно создать такую возможность, сами мы создать ее не умеем, увы. Ведь моментально возникает сложнейший узел проблем, чье разрешение доступно лишь профессионалам. Да, разумеется, от нас не укрылось, что на первый план в движении выходят люди действия. Но мы не препятствовали, потому что они несли наши знамена, а не наоборот. Они делают необходимое дело: расчищают место, на котором потом будет посажен — и вырастет — зеленый, шумящий, животворящий лес. И вот тогда-то настанет наша пора!