Михаил Болле - Мой Демон

– Барон, вы обязаны, просто должны перед Богом остановить эту дуэль! Неужели вы не понимаете, что при любом ее исходе будут страдать многие люди?

– Не менее вашего…

– Тогда что же вам мешает?

– Поверьте, я бессилен, впрочем, как и все остальные. Лишь сам Пушкин в состоянии изменить ход событий, но повлиять на него теперь не сможет даже император.

– Я не верю, что нельзя ничего сделать.

– Так попробуйте вы поговорить с господином Пушкиным, быть может, именно вас он послушается, – посоветовал Геккерен с тонким намеком, который явно терзал слух собеседницы.

На черных буклях ее волос начали таять снежинки, превращаясь в маленькие серебряные капли. Гончарова отрицательно покачала головой, и несколько капель полетело вниз, для встречи с еще не успевшими растаять снежинками на подоле лисьего салопа.

– Я умоляла его на коленях отказаться от дуэли или хотя бы отложить ее на неопределенный период, но он был непреклонен.

– Тогда остается уповать на чудо.

Услыхав эти слова, поздняя гостья пришла в отчаяние и заходила от стены к стене, заламывая руки. Геккерен, напротив, стоял на прежнем месте как вкопанный и лишь глазами следил за ней, повторявшей одно и то же:

– Нет, нет, нет и еще раз нет. Эта дуэль не должна, не может быть! Мы обязаны ей помешать. Мы должны придумать, как ее избежать!

– Теперь мне представляется, что господин Пушкин, как никто другой, сам нуждается в этом жутком поединке. И я готов повторять неоднократно, что все мы бессильны.

– О боже! То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и сокрушает…

– И все-таки что сказал вам сам господин Пушкин?

Гончарова отвернулась от барона, встав лицом к камину, в котором языки пламени плясали свой бешеный танец, сопровождаемый сильным потрескиванием дров. Ей показалось, что если долго смотреть на огонь, то можно прочесть решение, как правильно поступить в сложившейся ситуации. Барону не терпелось услышать ответ на поставленный вопрос, и он повторил:

– Так что сказал Пушкин?

– Он хочет умереть, но умереть гордым и чистым… – После этого мадемуазель Гончарова кинулась к двери, намеренно не сказав Геккерену прощальных слов. Тот же остался стоять неподвижно, хотя душа его металась в пространстве, не видя конца и края своим мучениям. Ей хотелось забиться в угол и принять любое страдание, лишь бы избавиться от уготованного судьбою испытания в виде завтрашней дуэли.

После барон позвал дворецкого. Долго смотрел на него, не помня, зачем он его вызвал.

– Э… следите, чтобы огонь в камине не гас всю ночь.

– Слушаюсь, господин барон.

Геккерен дал понять дворецкому, что тот свободен, затем подошел к окну, отодвинул гардину и, вглядываясь в беспросветную мглу, прошептал:

– Как сильно и преданно она его любит…

Санкт-Петербург,

поблизости от Волковского кладбища, 2004 год

– Я пришла к вам, господин барон, по просьбе Александра Сергеевича Пушкина.

– Мне опостылело думать об этом человеке, – угрюмо ответил Дантес-Никита с забинтованной рукой, которую он держал на перевязи, и продолжил с еще более мрачной интонацией: – А посему я намерен передать ему через вас, княгиня, собственную просьбу. В присутствии моего товарища – виконта д’Аршиака – я заявляю, что, несмотря на произошедшие события, я не перестану ухаживать за обожаемой мною Натальей Николаевной.

– Но вы женаты на ее родной сестре Екатерине Николаевне! О чем же вы говорите? – возмутилась Долгорукая-Марина.

– Ваше дело, княгиня, передать или не передавать мое послание, а обсуждать его с вами я не намерен.

– Позвольте, но господин Пушкин умирает! Ему осталось жить совсем недолго, и поэтому он просил передать вам свое христианское прощение. А в ответ вы хотите уведомить человека, лежащего на смертном одре, о своих пошлых намерениях?

– Именно так! – резко подтвердил Никита. – И пусть знает, кто в дальнейшем займет его место! Кстати, я не стану допрашивать прелестную Натали, верна ли она мне или нет, что иногда позволял себе ваш умирающий.

– Как же низко вы пали, барон! – презрительно заявила Долгорукая-Марина.

– Я не хочу больше говорить на эту тему. Впрочем, нет, одну вещь я вам все-таки скажу. Возможно, господин Пушкин – недурной поэт, но при этом он самый обычный завистник. Во-первых, он завидует моей красоте, молодости и успеху у женщин. Во-вторых, тому, как быстро я начал делать военную и светскую карьеру, с ходу став офицером лейб-гвардии и будучи принят в лучших петербургских домах. И попробуйте заявить, что это не так, если он сам говорил об этом в присутствии божественной Натали!

– Тебе не стоит так волноваться, Жорж, – вмешался в разговор «д’Аршиак». – Не забывай, что у тебя прострелена рука и сломаны ребра.

– Об этом, мой друг, мне не дает забыть постоянная боль, – снисходительно улыбнулся Дантес-Никита.

– И все-таки, барон, я взываю к вашему чувству истинного христианина! – с надрывом в голосе заявила Долгорукая-Марина.

Никита подошел к «д’Аршиаку», и они оба, повернувшись к зрителям спиной, замерли. В этот момент из-за кулис появилась Наташа, державшая в руках букет искусственных цветов. Она приблизилась к Марине, тут же подыгравшей ее появлению, элегантно присела на краешек стула, закинула ногу на ногу и беззаботно сказала:

– Какая нынче пасмурная погода!

Марина обошла вокруг стула, огляделась по сторонам, словно бы желая убедиться, что они одни, после дотронулась до плеча собеседницы и тихо спросила:

– Натали, душа моя, не таись… Признайся хотя бы мне, что у тебя было с Дантесом?

– С чего у тебя такие мысли? – повела плечами Наташа.

– Не я так решила, милая моя. Зато наше общество полно пересудов на эту тему.

– Как много в мире желчи. – Наташа встала со стула, прижала к себе букет и отвернулась от Долгорукой- Марины. – Для появления толков уже достаточно стало принять приглашение на танец.

– Здесь не в приглашении дело, а в том, как вы с ним это делаете. – Марина сделала несколько шагов, чтобы встать напротив Наташи. – Даже со своим мужем ты не танцуешь так трепетно и нежно. Каждый твой танец с Дантесом превращается в маленькую эротическую миниатюру. Ты думаешь, никто не видит, как вы словно ненароком соприкасаетесь щеками, как он пожирает глазами твое декольте, а ты, словно нарочно, вздымаешь груди в вальсе и подрагиваешь ими в мазурке.

– Не знаю, что тебе на это ответить… Наверное, ты права, но права лишь в том, что мы с Дантесом в процессе танца с полуслова понимаем друг друга. И мы испытываем истинное удовольствие от слаженности наших движений. Она приносит нам взаимную радость, ну а если еще дополняется легким флиртом, то в этом нет ничего зазорного… Клянусь тебе, что между нами только флирт, и ничего больше!