Кто смеется последним - Юрий Львович Слёзкин
В распахнутые двери ввалились полицейские. Патату винтом проник в толпу студентов. Но в то же мгновенье Виньело, стоявший на столе, поднял табуретку и заорал громовым голосом:
— Товарищи, за мною! Долой полицию! Мы не позволим врываться ей к порядочным людям! Докажем им, что мы еще добрые французы! К оружию!
Табурет в мускулистой руке художника свистел в воздухе, как двадцатидюймовый снаряд. Веселая игра заразила остальных. Кулаки, стулья, тарелки, бутылки обрушились на полицейских.
— К оружью!
Хрястнули выбитые окна, и темное месиво людей — визг, топ, смех, «Карманьола», проклятия — выплеснуло разом на бульвар Сен-Жермен под вечернее октябрьское небо, видевшее немало таких внезапных, бурливых, как вино Шампании, веселых, крикливых уличных революций, — предвестниц иных, величавых очищающих гроз.
ГЛАВА ШЕСТАЯ —
В КОТОРОЙ ИЗ-ПОД МАСОК ВЫГЛЯНУЛИ СВИНЫЕ РОЖИ, А ЛИЦО ЧЕЛОВЕКА СКРЫЛОСЬ ПОД МАСКОЙ
………………………………………………………………………
………………………………………………………………………
………………………………………………………………………
………………………………………………………………………
ПОСЛЕСЛОВИЯ
ПОСЛЕСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ
Достопочтенные читатели!
Я беру на себя смелость задержать ваше внимание на несколько минут, чтобы исполнить обещанное в предисловии редактора. Помимо того, мне необходимо объяснить вам, почему вместо текста последней, шестой главы — стоят точки. Мы вынуждены были опустить эту заключительную главу в настоящем издании по требованию министра полиции из чувства гражданской добропорядочности. Редактор издания, господин Плюмдоре, протестовал против этого и демонстративно покинул наше издательство, о чем я не сожалею, говоря между нами.
Последняя глава романа по содержанию своему настолько непозволительна в общественном смысле, настолько явно глумится над всем, что мы привыкли уважать, так откровенно цинична, что вряд ли кому-либо приятно было бы прочесть ее.
Достаточно сказать, что в ней изображается экстренное заседание Палаты депутатов, на котором выступает в качестве докладчика Панлевес. Выгораживая себя, он делает ряд недостойных разоблачений — подымается скандал, доходящий до рукопашной. Под маской Панлевеса автор пытается дискредитировать наше представительное учреждение, обливает помоями Третью Республику. Наряду с этим он изображает репрессии правительства в явно извращенном виде. Наконец, его герой, — очерченный, надо сознаться, весьма бледно, — скрывается до какого-то «первого акта трагедии».
Обескураженная полиция рыщет по рабочим кварталам, по предместьям и производит многочисленные, но безрезультатные аресты. — Незнакомца нет. Вместе с тем, его черты полиция видит на лице каждого рабочего. Чем больше она производит арестов, тем больше появляется лиц, вызывающих подозрение. К ночи агентам кажется, что необходимо арестовать весь Париж. Неизвестный — везде и всюду и вместе с тем — неуловим. Агенты перестали доверять друг другу, они арестовывают своих коллег. Их охватывает все большее беспокойство. В тьме ночи творится какой-то дьявольский ералаш. И вот весь Париж начинает дико хохотать. Смеются в барах, на улицах, в дансингах, в скромных рабочих квартирах, смеются на Эйфелевой башне и в метро. Все повторяют последнюю новость.
Но я ее не повторю, уважаемые читатели! Она настолько чудовищна, так неправдоподобна, так идет вразрез со здравым смыслом и нашими убеждениями, что я ее опускаю без колебаний. По правде говоря, я бы заменил точками большинство глав, но в таком случае нечего было бы читать, а вы сами понимаете, что мне — как издателю — это не может быть на руку. Так или иначе, роман отпечатан — и его нужно пускать в оборот. Что же касается его автора, то о нем идут разнообразные толки. Вплоть до того, что он и есть тот неизвестный, который натворил столько безобразий в течение всего лишь трех суток.
На мой взгляд, он, безусловно, русский большевик. Последние аресты в Париже убеждают меня в том, что зараза, идущая из пресловутой страны Советов, распространяется все больше.
Во всяком случае, тождество арестованного недавно маляра Пото с папа Леру из романа — несомненно. Отсюда несомненна связь означенного маляра Пото с большевистской организацией. И я хочу только одного, — чтобы мои уважаемые клиенты, купившие эту книгу, не заподозрили меня в сочувствии ее автору.
Вот почему я пишу настоящее послесловие. Я честный гражданин, патриот и республиканец.
К тому же, я коммерсант.
У меня есть дочь, которой я завещаю нашу фирму, существующую более пятидесяти лет.
Преступники должны сидеть по тюрьмам, благородные люди — среди своей семьи, оберегаемой законами страны.
Так я понимаю девиз нашей республики, начертанный на стене моего дома:
«Свобода, равенство и братство».
В заключение добавлю:
Жорж Деларм по сию пору не опознан среди многочисленных обитателей тюрем, не найден он и в пределах Франции, но сравнительно недавно я получил от него странное послание в несколько строчек, — привожу его целиком, как образец наглости:
«Господин издатель!
По условию, вы должны были выпустить лишь пять изданий моего романа, по 1.000 экземпляров каждое. Вы же выпускаете шестисотую тысячу, не уплачивая мне за следующие издания ни гроша. Черт с вами! Я не собираюсь подавать ко взысканию, так как судьи такие же мошенники, как и вы. Но меня утешает одна мысль, — ваш коммерческий нюх превышает ваши добродетели. Это дает мне уверенность, что мой роман получит хорошее распространение. Я всегда знал, что лучшая агитация против вас — вы сами. Итак, примите от меня в подарок мой гонорар, — в ваших руках он принесет хорошие проценты:
моих единомышленников!
