Плюс - Макэлрой Джозеф

И новое было солнцем из него. Его собственным.

Солнце, что было им.

Раньше он видел его в частях и волнах, длиннее, чем у Центра, но короче, чем длинные локти и плывущие кости ног, которые были лучами великого Солнца, некоторые больше, некоторые меньше, но и те, и другие больше его собственной единственной разновидности.

Которым они подходили — и в чудесной косе углов, которые в последний раз давали ему темнеющее соотношение известного тела над известным телом, и телу подтелом, под глазами дюны: потому на тот миг, который, как он узнает, был его последним и наиболее завлекательной давлением, он припомнил ее теплые волны и свои, свободные и неплотные, словно те тела не были утрачены для него всегда.

Стало быть, он знал, что то, что затем видел то, что пытался узнать раньше. Эта мысль вступила в действие еще до того, как он это узнал, и воздействие было толчком без источника, повернувшим его, как раскладывание слева и далее, или, словно мысль, которая заряжала его узнавать. Она пробегала сквозь сгущающийся гель и выдувала ультрамикроны с хрустом, обратным хрусту так, что они зависали вновь, рассеянные в пружинистых ячеистых сетях. И Солнечные косы, и разливы Солнца вновь двигались, хотя Имп Плюс получил передышку, зная, что вызвало перезарядку заряда. Поскольку этим оно и было, перезарядкой заряда.

И причина тому — встряска, бывшая мыслью.

Мыслью, которую он не только мог, считать собственным ростом, но и должен.

Однако его меняющиеся конечности разве не измышляли его?

Но запинка была способом говорения, слабым звуком того, как кто-то однажды говорил. Или того, как что-то отрастило имя.

И сейчас так много вытекало из нового состояния, что он мог лишь думать, что должен попытаться узнать, что он знает. Серебряные линии — две — рисовали его мысль; но пока еще нет, поскольку теперь он думал бы только о Солнечных трубках. Трубки двигались вновь, или то, что было вдоль них. Он дышал.

Содержимое трубок разнилось.

Узлы-пакеты двойного Солнца были не всем, что сейчас мчалось вниз из его ясного подкожуха к грядкам растений. Что было не пакетами, было потоками другого. Точки внутри точек, какие сдерживали друг друга поодаль, но не защищали от его раскалывающегося взора. Который подступил очень близко или нет. В зависимости от чего, он не знал. Эта нехватка ограничения нехороша. Он подошел близко или притянул к себе трубки, но не знал, что нужно делать с тем, что обнаружил.

Поскольку это заставило его задуматься о себе. О постоянных ячеистых шестернях на прибрежной дороге. И он не вернется в ту густую смесь, что давила его в подобие подавленного. Но в этот раз, склоняясь к течениям в трубках, он бы не стал думать дальше них, до того, что некогда считал мыслью, с которой мог справиться. (Он не знал справиться.)

Поэтому какое-то время он видел лишь то, что видел. Точки орбит внутри орбит. Но одна точка или тело пространства повторялось. И единица была одной меньшей оболочкой орбит, зажатой — как? — между двумя слегка и равно большими оболочками орбит, чтобы создать больше пустого пространства в плотное целое кружащихся перекрестных орбит, где самые быстрые из тел на орбитах оставались ближе к двум большим оболочкам, чем к средней меньшей оболочке, однако так, что все три тела образовывали одно.

Он одновременно следил за обеими трубками. Ему нравилось это простое двойное движение больше, чем мириады радиусов, которые его зрение, если бы он это предпочел, могло заставить себя вынести. Поскольку некогда он думал о двух глазах, и как их линии встречались всегда в точке. которую можно увидеть, как меловую линию, становящуюся эллипсом или яркими бледными зубами, освещавшими влажное лоно рта, приближающегося к фокусу его рта.

Но он не должен так думать, он должен видеть, что здесь было: что идущая вверх трубка из растительных грядок в его собственное существо вернула лишь часть каждого тела, какие сверкали, как он заметил, вниз по трубке к растениям: наружные части или орбиты, вращающиеся на орбитах, не меньшая оболочка орбит между: так что меньшая оставалась в растительных грядках, а большая возвращалась: и если, когда идущая вверх трубка останавливала поток, он давился, то шедшая вверх приносила что-то, чем дышать: что не означало, будто немного меньшая, находящаяся между, орбита, оставшаяся в растительных грядках, не была для дыхания, хотя он и не знал.

Он сказал ультрамикроны. Раньше он знал.

От Слабого Эха, сейчас поглощенного.

Или откуда Слабое Эхо раньше знало. С Земли однажды. Ограды однажды — именно так — ограды вокруг ультрамикронов или из них. Все ультрамикроны были частицами его мысли, его великой мысли, из которой легким изменением заряда с мог на должен он сейчас продвигался, но тот рассеялся, приостановленный, и в точке превратился в гель в сторону давящей густоты, пока не изменил заряд на противоположный и не изменил на противоположное чувство частиц друг к другу: поэтому наоборот сейчас они держались раздельно, и эта рассеянная приостановка растаяла в его сущности — ни вверху, ни внизу, ни сзади — и ее больше не видели. Но что делало слово ультрамикроны?

Ультрафиолет он знал от Слабого Эха, но слово было альбедо, и его тогда проинструктировали вспомнить это слово; альбедо измерялось Операцией ПС. Но альбедо было прикрытием. Маскировкой, сказал Хороший Голос. И ультрафиолет был не только от Слабого Эха, он был и из инструктажей Хорошего Голоса, и от Солнца, и они тогда говорили: невозможно увидеть его или С, которое вне Земного покрова, его ангстремы могли помочь принести — ангстремы — это лэнгли, еще меньше они относились к генри — Имп Плюс припомнил, что помнил лэнгли десятками — и если ультрафиолет был от яркого косами Солнца, С не было Слабым, но ультрафиолет поступил, как мысль в ультрамикронах, которые Имп Плюс мог видеть, и, возможно, видел раньше.

О чем Центр, несмотря на все его наблюдения, не знал. Но Центр сейчас не наблюдал. Или если наблюдал, то не через Концентрационную Цепь. Которую Имп Плюс выпалил из одной или больше складок. Хотя какая из висящих щепок с их входящими волнами укореняла Концентрационную Цепь, Имп Плюсу не было нужды знать.

Но затем из окна, к которому он прикоснулся, не выглядывая из него, как чистый сон об изменяющейся шее или конечности, прикоснувшейся к этому, он видел сейчас назад через всю капсулу. Он видел, во что превращался тогда. Он помнил, что не понимает время. Он снова отвернулся от окна, в которое не хотел смотреть. Затем к нему пришли имена его частей, и он оглянулся на себя, где видел еще больше времени. Поскольку малиновый, вспыхивающий в кратких венах, которые он уже начал видеть всюду на себе при смещениях субстанции, и вспыхивающий в теплоте дня, изредка ночью, он теперь видел в темной растяжке тела моста, который наматывал слои поперек одной кривизны, что некогда было мозгом. Резкая малиновая вспышка напомнила ему, что он теперь не много видел малиновых вспышек. И видя, что это так, Имп Плюс, хоть и держа путь куда-то еще к двум серебряным линиям, которые не мог определить, обрел момент множества малиновых вспышек по всему себе.

Что было тем же самым, как он теперь видел, что и распространение ощущения его великой мысли роста, как раз перед тем, как она стала частицами, поднимающимися и падающими в растворе, что из свободного со-равного распространения изменился до геля. Он знал гель, точно так же как раньше думал, что сможет справиться с той великой мыслью роста. Но как только увидел малиновую вспышку равно по всему себе, выравнивающую мысль, что на самом деле он не видел малинового, он увидел также, что одно малиновое, которое внезапно взбухло веной в конце моста, было таким резким, потому что оставалось в тени — тени его самого напротив окна, которое было между ним и Солнцем. Но когда он отклонился, удаляя тень, и почувствовал, как паутины клеток той кривизны расширились — что было тем, что он чувствовал, что было теплотой, — малиновый не вспыхнул.