Валентина Журавлева - Снежный мост над пропастью (сборник)

Я как мог передал свои впечатления. По-видимому, они были не такими, как хотелось Воронову, потому что, слушая меня, он хмурился, а потом долго молчал.

— Что ж, может быть, и так, — сказал он, доставая папиросу. Он вообще много курил в этот вечер. — Пожалуй, даже именно так. У меня к этой вещи слишком личное отношение, чтобы судить объективно. Год поисков, сомнений и разочарований, десяток неудачных вариантов и, наконец, этот, последний, — сделанный за одну ночь… Я искал ключ к жизни Леонардо, одно мгновение, в котором, как в фокусе, пересеклись бы все линии его сложной жизни. В ту ночь я был уверен, что нашел этот ключ. А теперь… Не знаю. Кажется, что-то осталось в глине и не перешло в бронзу. — Он негромко, с хрипотой рассмеялся. — Вжиться в образ — так ведь говорят артисты? Раньше мне казалось, что это претенциозный термин, не больше. Но той ночью… Вы понимаете, что трудно объяснить… Мне казалось, что я окончательно запутался. Хаос мыслей, впечатлений… И знаете, что я сделал? Взял лист бумаги и попытался описать Леонардо. Ну какой из меня писатель… Я вымучивал первые фразы. А потом — это получилось как-то незаметно — я уже едва успевал записывать. Я слышал голос Леонардо. Вместе с Леонардо я видел крепость: дряхлые форты, полуразвалившиеся башни, заросшие мхом бойницы. Где-то сзади ковылял хромой старик, смотритель крепости. Стучала палка о камень выщербленных временем и непогодой ступеней… Писал я, наверное, плохо, но сам процесс писания упорядочил, прояснил мысли. Получилось что-то вроде трамплина. Последняя фраза осталась незаконченной — я принялся за глину…

Воронов с силой вдавил окурок в пепельницу.

— У вас сохранилось написанное? — спросил я.

Он достал лист бумаги, протянул мне.

Почерк был странный: мелкий, довольно ясный и в то же время стремительный, с глубоким наклоном вправо.

“…Почтительно склонился смотритель перед инженер-генералом. Шаг назад. Неловкий шаг на хромой, негнувшейся ноге, и еще один поклон. Это — перед титулом “наш превосходнейший и избраннейший приближенный”. Так назван Леонардо в патенте, скрепленном печатью герцога Борджиа. Еще шаг назад, и снова поклон. Эго, пожалуй, в благодарность за то, что герцогский инженер, приехавший инспектировать укрепления Пьомбино, оказался снисходительным, очень снисходительным… (Зачеркнуто.)

Глупо считать поклоны. Леонардо резко оборачивается. Жадно вдыхает морской, насквозь просоленный ветер. С башни видно далеко. Но он смотрит вниз, туда, где кончается камень и начинаются волны. Волны упрямы. Нагнув крутые лбы, как горные бараны, прыгают они на камни. Прыгают в бешенстве и отскакивают, роняя серые клочья пены.

Он никогда не изображал моря. Бессильна мертвая сангина или грубоватая темпера перед живой игрой света и тени на гребнях волн. Бессильна кисть перед прозрачной глубиной, вмещающей тысячи тысяч оттенков. Бессилен перед морем живописец Леонардо…

Узкие пальцы скользят по шершавым зубцам башни. Время к вечеру. Прохладно. Только камень еще хранит тепло, скупую ласку весеннего дня. Камень стар. Солнце и ветер, как стека терпеливого скульптора, вырезали в нем глубокие морщины.

Боясь упустить последний свет дня, Леонардо торопливо вытаскивает из потайного кармана плотный лист картона. Придирчивый взгляд вновь и вновь возвращается к четким линиям рисунка. Да, все правильно… Нужно открыть кран, и человек сможет дышать под водой легко и свободно. В сосуде достаточно alito — дыхания, чтобы пробыть на дне моря так долго, как только можно оставаться без пищи… (Зачеркнуто.)

Простой рисунок, но это власть над морем.

“Над морем?” — глухо спрашивают волны.

“Над морем?” — чуть слышно повторяет ветер.

Леонардо всматривается в чернеющую воду. Неужели он вслух произнес эти слова?

Тихо. Волны, утомившись, ласково гладят камень. Море изменчиво… как правители. Через два дня он увидит Борджиа. Дрогнет цепкая рука герцога, принимая маленький листок картона. Миром правит тот, кто владеет морем.

Инженер-генерал смотрит на косой парус, белым мазком брошенный в черную бездну моря. Гордый, похожий на коршуна, бусс разворачивается, и ветер несет его к гавани. Призрачное могущество! Человек может пройти по дну моря, и снаряд, посланный невидимой рукой, взломает дно корабля. Хлынет в пробоину вода, закричат в ужасе люди…

Что ему за дело до чужого горя? Зло, которое ему не вредит, стоит ровно столько же, сколько добро, для него бесполезное. Столько же?.. В пятьдесят лет трудно обманывать себя. В пятьдесят лет человек умеет думать. Но о чем думать? Этот листок картона придется отдать. Великое творение не может, не должно остаться неизвестным. Придется отдать, чтобы открыть дверь в мир рыже-зеленых водорослей — мир, вход в который наглухо закрыт для человека. Да, будут идти ко дну корабли. Будут гибнуть люди. Разве мало горя на земле? Одним горем будет больше…

Он переходит на другую сторону башни. Здесь ног моря. Здесь все просто, привычно. Знакомые звуки гася г. неясную тревогу. Переругиваются у окна трое солдат Сталкиваясь, стучат игральные кости. И у другого окна тени. Хохочет, повизгивая от притворного возмущения, толстая служанка смотрителя.

Снова щелкают плиты под ногами инженер-генерала. Снова перед ним черная бездна моря. А за спиной — Италия… (Зачеркнуто.) Что ж, он отдаст свое открытие Италии. Впрочем, в пятьдесят лет трудно обманывать себя.

“Италии? — Он усмехнулся. — Ее нет. Милан против Рима, Рим против Флоренции, Флоренция против Милана… Все против всех. И не Италии — Цезарю Борджиа нужен маленький лист картона…”

Трижды поднимался по сбитым ступеням смотритель. И трижды возвращался, не смея подойти к сгорбленному человеку в плаще инженер-генерала.

А утром “превосходнейший и избраннейший приближенный” сошел вниз. В глазах его, безразличных и холодных, не было сомнения. Он решил…”

— Решил?

Воронов, ходивший по комнате, остановился. Сказал, глядя в бронзовые глаза Леонардо:

— Нет, в ту ночь он ничего не решил. Прошло еще восемь лет, прежде чем он решил.

— Что?

Скомкав, Воронов отбросил пустую папиросную коробку. Голос его прозвучал как-то странно, словно он сам прислушивался к своим словам:

— “Как и почему не пишу я о своем способе оставаться под водой столько времени, сколько можно оставаться без пищи.

Этого не обнародую и не оглашаю я из-за злых людей, которые этот способ использовали бы для убийств на дне моря, проламывая дно кораблей и топя их вместе с находящимися в них людьми…”

Я протянул ему портсигар. Он отрицательно покачал головой, улыбнулся: