Валентина Журавлева - Снежный мост над пропастью (сборник)

Извозчик обернулся, спросил:

— Ну как?

Воротынцев возбужденно засмеялся.

— А я думал, крышка, — сказал извозчик, — Наше счастье — фонари не горели… Покурить у вас найдется?

Ответить Сергей Николаевич не успел. Где-то гулко ударили выстрелы, заревели гудки. Громыхнул взрыв, и еще, еще…

— Похоже, наши, — сказал кучер. — Ну дела… Теперь поспешать надо, товарищ.

— Гони напрямую, — откликнулся Воротынцев. — Ждут нас.

Он достал часы, зажег спичку. Был час ночи. Далеко впереди за низкими крышами расползалось по небу малиновое зарево.

Восстание началось.

ЛЕОНАРДО

Я разговорился с ним, когда в проигрывателе — шестой раз за вечер! — крутилась пластинка Канделаки. До этого мне как-то неудобно было подойти к нему — нас познакомили мельком. Но в шестой раз услышав песенку о Егорке, который никак не мог научиться ходить на лыжах, я не выдержал.

Видимо, он тоже скучал.

— Давайте закурим, — сказал я.

Он кивнул и охотно вышел со мной на балкон.

Нужно было начать разговор, и я спросил первое, что пришло в голову:

— Если не ошибаюсь, именинница — ваша сестра?

Он ответил:

— Да. — Потом добавил: — Если не ошибаюсь, она подруга вашей жены?

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Мероприятие, — сказал он. — Торжественное мероприятие. И мы с вами попали в почетный президиум…

Он оказался интересным собеседником — образованным, остроумным. Высокий, полный, пожалуй, излишне полный для своих тридцати трех — тридцати пяти лет, с маленькой, аккуратно подстриженной русой бородкой, голубыми, чуть-чуть раскосыми глазами, он чем-то напоминал актера. Может быть, такое впечатление возникало из-за его манеры говорить. Он очень ясно, как-то выпукло, произносил слова.

Да простится мне профессиональное сравнение, но этот человек не был сделан по типовому проекту. На все, что он знал (а знал он, кажется, немало), у него была своя, иногда удивительно верная, иногда довольно странная, но обязательно своя точка зрения. Сначала меня раздражали его категорические, словно не подлежащие обжалованию, суждения. Впрочем, он не стремился навязывать свою точку зрения. Просто она не вызывала у него сомнений, казалась ему естественной — отсюда и убежденность. С такой же убежденностью ребенок может, показав на трамвай, сказать: “Дом”. И попробуйте убедить его в том, что это не дом, а трамвай!

Когда разговор коснулся архитектуры, Воронов (Кирилл Владимирович Воронов — так звали моего нового знакомого) спросил, какие здания строились по моим проектам. Я назвал несколько домов в пригороде Москвы. Он прищурился, вспоминая. Усмехнулся:

— Если архитектура — это застывшая музыка, то сыграли вы нечто вроде марша. Очень размашисто и… очень прямолинейно.

Обидеться я не успел. Воронов высказал несколько конкретных замечаний, и с ними нельзя было не согласиться. В архитектуре он разбирался свободно — слишком свободно для неспециалиста. Мне захотелось узнать его профессию.

— Скульптор, — сказал он. И сейчас же поправился: — Бывший скульптор.

— Бывший? — переспросил я.

Он ответил не сразу. По-видимому, ему не очень хотелось говорить на эту тему.

— Да, бывший… Теперь работаю в Институте этнографии. Есть там лаборатория пластической реконструкции. Ну, вот в ней и работаю.

Заметив мое недоумение, он пояснил:

— Пластическая реконструкция-это восстановление лица по черепу. Вы не могли не слышать. Метод Михаила Михайловича Герасимова: реконструкция внешнего облика давно умерших людей. По методу Герасимова разный народ работает — медики, биологи, антропологи… и скульпторы.

— Так почему же “бывший скульптор”?

Воронов ответил нехотя:

— Кое-кто из нашей братии считает, что искусство несовместимо с документальной достоверностью. Пластическая реконструкция, дескать, ремесло. Ну, они и назвали меня… бывшим.

Он погасил папиросу, достал новую, размял и закурил — все это очень аккуратными и экономными движениями.

— Восстанавливая лицо по черепу, — сказал я, — вы действительно должны получить его таким, каким оно было. Нужно создать достоверную копию, не так ли? Начиная работать, вы даже не знаете, какое именно лицо у вас получится. Решение — вполне определенное решение — подсказывает наука. Что же остается скульптору? Конечно, пластическая реконструкция не ремесло, но…

Он перебил:

— Вы так думаете?

После трех бокалов шампанского у меня было миролюбивое настроение.

— Послушайте, — сказал я Воронову, — восстановление лица по черепу используется и в криминалистике. Расскажите что-нибудь такое…

— Детективное? — усмехнулся он.

— Грешен…

— Увы, ничего не знаю. На моей памяти лаборатория для криминалистов не работала. Но, если хотите, я вам кое-что покажу.

— Покажете или расскажете?

— Покажу. Я здесь живу — двумя этажами выше.

Черепа и всё с ними связанное — не самая приятная тема для разговора. Но перспектива в седьмой, восьмой, а может быть, и в девятый раз услышать песенку о злоключениях Егорки привлекала меня еще меньше. Я согласился.

Лестница едва освещалась тусклым, мерцающим светом.

— Свет-то каков, а? — сказал Воронов. — Мечта режиссера. Именно при таком освещении надлежит появляться призраку отца Гамлета…

Призрака датского короля мы не обнаружили. Но на лестничной площадке оказались молодой человек и девушка, которые, насколько я мог судить, не обращали внимания на плохое освещение. Увидев нас, они начали довольно громко говорить о задаче по начертательной геометрии. Воронов пробормотал что-то вроде приветствия, и мы прошли в коридор.

О квартире Воронова мне трудно что-либо сказать. Сославшись на беспорядок, он зажег свет только в третьей комнате. Это была мастерская или рабочий кабинет — скорее всего, то и другое вместе. Два очень больших окна, прикрытых шторами, днем, наверное, давали много света. Напротив окон, на подставках, стояли бронзовые и гипсовые скульптуры. Красноармеец в буденовке. Двое дерущихся мальчишек. Человек, протянувший руку к пульту с кнопкой. Это было очень здорово сделано — лицо человека, подготовившегося к какому-то важному опыту, и рука, застывшая над кнопкой. Красивый антикварный столик, заваленный книгами, и грубые деревянные полки — снова книги, книги… В углу, небрежно прикрытое материей, стояло мраморное изваяние — скульптурный портрет девушки, той самой девушки, которую мы встретили на лестнице.