Вольдемар Бааль - Источник забвения

Вообще-то, он не был пуст: со стен также меланхолично, как и официантка, улыбались русалки и пели про два крыла… Потом Визин сделал им ручкой — им и официантке, а с Колей, уже в вестибюле, прощался за руку, потом еще раз прощался, а с его приятелями, кажется обнимался. Потом шел по коридору гостиницы, насвистывая «мы ей подарим два крыла», с кем-то шутил, острил, блистал…

3

Он проснулся в пятом часу. Сквозь щель между шторами пробивалось яркое утро. Было абсолютно тихо. И Визин ощутил нечто такое, что, видимо, ощущают, скользя по наклонной плоскости — и не за что уцепиться, и край плоскости неотвратимо приближается, а за ним — пустота и высота… «Я пропадаю, — подумал он. — И это в самом начале, стоило только-только оторваться от привычной почвы, вдохнуть другой воздух. Какая неприспособленная, бесхребетная тварь…»

Голова гудела; в ней методично и злобно пульсировал тошнотворный ком боли и ком отрывочных мыслей о том, что «пропал», «погиб», что почему-то сразу разучился управлять собой. И теперь весь Долгий Лог, конечно, узнает, что к ним прикатил за фрукт, с чего начала, пребывание тут восходящая звезда науки… Сомнительная компания, хмельной ор, кривляние…

Состояние было ужасным. Визин опять закрыл глаза — сил не было никаких, хотелось от всего отключиться, провалиться в преисподнюю, уснуть надолго. Но тут он почувствовал, что не один в комнате. Он с трудом повернул голову и увидел прямо сидящего в кресле за столиком человека; он увидел его профиль: рыжие волосы, розовую щеку, безукоризненные линии носа, губ, подбородка — вылитый юный Герцен из первого тома «Былого и дум». На человеке был светло-коричневый пиджак, над воротником которого виднелась полоска белой льняной рубашки и уголок золотистого галстука; рядом с креслом стоял пузатый черный портфель.

«Господи! — подумал Визин. — Да это же тот самый, вчерашний! Да это же этот Коля! Сам Андромедов!» И ком боли в голове запульсировал сильнее. Да-да, сидящий в кресле Коля не мог не быть Андромедовым, и хотя его фамилия при застольном знакомстве, насколько помнил Визин, названа не была, да и о службе его ничего конкретного не говорилось, а только «наша контора», «задержался в конторе», Визину сразу следовало бы догадаться, кто перед ним и почему: приходил же Николай Юрьевич, интересовался, обещал еще зайти… Эта нелепая, — для огнедышащего июля, — затянутость, подтянутость, этот дурацкий галстук и еще более дурацкий портфель вполне соответствуют дурацкой писанине о Сонной Мари… Этот тип, скорее всего, целую ночь просидел — и никаких следов после вчерашнего: свежесть, безмятежность, краснощекость… И плевать ему на всякие там запреты не пускать никого, на приказания и просьбы, как, вероятно, и на запертые двери (тут в сознании Визина мелькнуло лицо очкастого студента в самолете), на этики и деликатности, хотя он вчера и распинался в своей любви к науке и ее сиятельному представителю.

Человек, у которого, без сомнения, была фамилия Андромедов, повернулся, посмотрел преданно и преданно спросил:

— Кофе хотите?

У Визина не хватило сил даже на то, чтобы всерьез возмутиться. Он представил чашку с горячим, парящим, пахучим напитком, и губы его сами собой зашевелились; захотелось сглотнуть, но глотать было нечего — рот был сух, как пустыня. Но откуда тут, в этой дыре, в такую рань может взяться кофе? Вон даже в ресторанном меню не было.

— Вас что, приставили шпионить за мной? — еле ворочая языком, с мукой спросил Визин.

Гость вскочил и обескураженно засуетился, забормотал:

— Герман Петрович! Да неужели я дал понять! Да если бы я… да я бы… я никогда, ни под каким предлогом… Я понимаю, что, может быть, не так вел себя, вы не так поняли…

Рыжий начал возню с портфелем, что-то щелкнуло, звякнуло, на столе появились стаканы, термос, тарелочка с бутербродами, потом забулькало, и комната наполнилась жизнеобещающим, божественным ароматом. Это был кофе. Это был, кажется, какой-то необыкновенный, редчайший, мастерски сваренный кофе, которого Визин, может быть, никогда и не пил; во всяком случае, в данную минуту он не мог припомнить, чтобы так пахнул питый-перепитый им кофе, чтобы так жгуче его желалось. И, словно по команде, он начал высвобождать голые ноги из-под простыни, — пружины нудно заскрипели, — и сел, и не смущаясь присутствия постороннего, поплелся, подтягивая трусы, в туалет.

Холодная вода освежила. Визин вытерся, посмотрел в зеркало, сморщился, пригладил бороду, вздохнул — ничего утешительного, обнадеживающего в том, что отразилось в стекле, он не обнаружил и отвернулся, чтобы не расстраиваться окончательно, и стал одеваться. «А вчера ты, скотина, изображал гусара…»

Боль в голове не отступала, отдавалось каждое резкое движение. Но запах проникал и сюда, в ванную, и манил беспощадно и властно.

На столе рядом с термосом пристроилась, медово поблескивая, початая бутылка коньяка. Андромедов стоял и сиял.

— Кажется, вы полагаете, что я сюда бражничать приехал? — сурово сказал Визин, но получилось неубедительно.

— Что вы, Герман Петрович! Да если бы я хоть одной мыслью, хоть тенью мысли… А то, что вчера, если вы думаете, что-то не так, так нет же, Герман Петрович, все было очень нормально, а что ребята подсели, тай это, честное слово, от чистого сердца, с доверием, с почтением…

Да, конечно, это был он, Андромедов — он и вчера весь вечер стрекотал в том же духе. Этот Коля, пропади; он пропадом, эта краснощекая рыжая бестия в золотистом галстуке, этот сдвинутый на любви к науке щебетун со своим кретинским портфелем… Выследил, сукин сын. Теперь уже абсолютно ясно, кто прислал вырезку из «Зари», кто вычислил его, Визина, и побеспокоился о брони… Боже мой, так дать втянуть себя, так потеряться? Да ни один, мало-мальски знающий его, Германа Петровича Визина, человек ни за что не поверит, что его можно так заарканить. Но вот, поди ты… «Какое счастье, что вы к нам приехали, Герман Петрович! Как все рады! Я тоже верю в явноны и инов…» Нахватался, пижон, писака затрапезный…

Визин сознавал, что несправедлив к Андромедову, что тот, в сущности, ни при чем; но так велико было недовольство собой, такое было скверное состояние, что волей-неволей подмывало занудствовать, вымещать на ком-то упавший дух. И Коля был рядом.

— Коньяк, черт побери… — Визин сел и пододвинул стакан с кофе. Было горячо, но Визин заставил себя сделать несколько глоточков, и сразу полегчало. — Вы сам бражник?

— Ну, Герман Петрович! Конечно, после вчерашнего можно и не то подумать. Но ведь это — потому что вы, потому что такой день, так все…