Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

Тонкий световой луч попал на огромный отражатель ретренслятора и нашел орнитолет. Он долго объяснял пилоту, что произошло и что надо сделать. Потом спустился на землю, взял жену в охапку и бесцеремонно потащил ее обратно к поселку.

Робот снова собрал аборигенов и стоял в центре образовавшегося круга, размахивая над их головами двумя ветками колитора. Казалось, он решил любой ценой закончить ритуал, хотя солнце давно уже взошло. Антропологи пробрались в свою хижину, легли. Муж жестами приказал жене надеть трансформаторы и придирчиво следить за песней свихнувшегося жреца: он подключил к трансформаторам аппарат записи. Когда она выбилась из сил и лицо ее исказила болезненная гримаса, он сам надел наушники. Окружающая природа все так же разноголосо, но единодушно возмущалась забывшимся роботом. Ритуал уже давно должен был кончиться. Прошел еще час, а робот не унимался. Тогда антрополог снова вытащил лазерный нож, но на этот раз жена остановила его. Отложив нож, он подполз к порогу хижины и посмотрел на площадь. Аборигены, окружив жреца, в оцепенении слушали его новую песню. Они стали коричнево-зелеными и больше чем когда-либо походили на огромных лягушек. Ушные венчики, которые придавали им сходство с цветком, стояли дыбом. И ушки были похожи не на лепестки, а на ряд зубов в овальной челюсти оскаленного зверя.

Антрополог написал на дощечке. «Я его убью!» и перебросил ее жене, но не двинулся с места. Она поняла, что он просто дал волю гневу. Жрец продолжал петь с неутомимостью машины, пуская в ход весь диапазон ультразвуковых волн. Он, видимо, собирался слить утреннюю молитву с вечерней, не меняя текста, и, наверное, так бы и сделал, если б слушатели не бросились врассыпную в панике.

Антропологи, которым было уже невмоготу, сначала не поняли ее причины. Только когда хижина зашаталась под напором необыкновенно сильного ветра, они догадались, что это — орнитолет. Выбежав на площадь, муж и жена тут же упали на землю, чтобы не попасть под ударную волну крыльев. Жрец стоял на опустевшей площадке, видимо, недоумевая, куда девались слушатели. Робот не пугался механической птицы, приближение которой чувствительные аборигены учуяли заранее. Но когда из птицы показалась металлическая рука-кран, он понял, какая опасность ему угрожает, и снова не подчинился людям. На этот раз его бегство было коротким и смешным. Рука молниеносно вытянулась, преградила ему путь, повалила на землю и схватила своими короткими пальцами. Потом садистически медленно подняла его вверх, к неустанно махающему крыльями орнитолету.

Антрополог надел наушники, чтобы услышать, как он будет реагировать. Окончательно войдя в свою роль, психоробот продолжал призывно жестикулировать. Он дергался, он был жалок и смешон, он по-прежнему истерично кричал, стараясь перекрыть тысячеголосый вопль ужаса природы: «Вы самые умные, вы самые добрые, вы должны...» Антрополог усиленно замахал пилоту руками, этот жест знаком каждому человеку: убирай его отсюда, убирай поскорее! Пилот за стеклом кабины ухмылялся, гордый быстрой победой. Его правая рука поднялась в вопросительном жесте: а вы? Снизу ему еще категоричнее велели убираться. Он понял: антропологам надо было остаться, чтобы как-нибудь объяснить перепуганным аборигенам, почему звезды прислали птицу и за этим жрецом.

Рука крана сложилась в суставах, и через пару минут трюм поглотил робота, мечущегося, как паяц. Антрополог подумал, что он, наверное, и в трюме будет все так же петь свою надменную песню, и поскорее снял наушники. Ему хотелось слушать только ласковый шум удаляющихся крыльев. А еще ему хотелось услышать голос женщины, стоящей рядом, но она молчала. Тогда он подумал, что надо бы прямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего утра, утащить ее в джунгли и хорошенько выдрать, чтобы вдоволь наслушаться, как она ревет. Он обнял ее за плечи и устало прислонился к ней.

Она повернула к нему лицо. Ветер орнитолета высушил ее слезы, сухие глаза сияли. Она коснулась губами его уха и задыхаясь прошептала:

— Послушай! Да ну же, надень трансформатор! Слушай!

И в нетерпении прижалась к нему так, чтобы он мог услышать ее трансформатор. Тысячеголосый хор природы гремел в мембранах, будто звуки органа, волны бурной радости вздымались к небу. И далекие деревья, и близкие кусты, и травоподобная растительность около хижин — все пело свои обычные мелодии, песни привета в честь посланцев Земли.

Из-за кустов и хижин начали показываться аборигены. Все шестьдесят ушек на их головах сияли розовооранжевым цветом дружелюбия. Больше чем когда-либо они напоминали живые цветы, — неброские, нежные и скромные цветы, без которых самый великолепный сад был бы беден.

ВПЕРЕД, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!

Сейчас, когда мы уже летим в первый боевой полет, из которого можем и не вернуться, хотя наша задача — не вступать в бой с врагом, а только разведать его местонахождение и боевую оснащенность, я могу только припомнить предысторию конфликта. Настоящую летопись этой войны напишут другие. Если, конечно, война состоится и если после нее вообще останется кто-нибудь, способный писать. Впрочем, история показывает, что настоящие причины войн всегда кроются за незначительными поводами. Но наш повод никак не назовешь мелким. И в этом — главное отличие нашего священного и справедливого похода от всех предыдущих войн Земли.

Все началось в маленьком городке Нима, где находилась психиатрическая клиника известного профессора Зиммеринга. Каким образом это произошло, до сих пор неизвестно, но, как бы там ни было, когда ночь покинула наше полушарие, оказалось, что палаты клиники опустели. Не осталось ни одного пациента, исчезли даже те, кто лежал в смирительной рубашке. Паника среди дежурного персонала, должно быть, поднялась неописуемая. Газетные репортажи тех дней позволяют составить о ней известное представление. Не меньшей была паника и в Ниме: двести пятьдесят сбежавших сумасшедших для маленького городка — ужасающе много. К счастью, большинство его жителей знали друг друга, если не по именам, то в лицо, так что им ничего не стоило узнать, кто переодетый сумасшедший, а кто — нет. Однако полиция не сумела найти ни одного пациента профессора Зиммеринга; полицейские же собаки, взяв след, добегали до большой поляны в больничном парке и там начинали крутиться, как безумные, и выть в бессильной злобе. На десятый день врач клиники, дежуривший в ту роковую ночь, покончил с собой, а ее директор — профессор Зиммеринг, крупнейший живой представитель венской школы психиатрии, — сошел с ума и был помещен в клинику профессора Отара, своего заклятого противника в научной области. Однако через неделю клиника профессора Отара также встретила восход пустыми палатами. Исчезло бесследно еще сто восемьдесят шесть душевнобольных; говорили, что большинство из них — опасные сумасшедшие. Исчез и старый профессор Зиммеринг.