Татьяна Грай - Чужие сны

Ласкьяри внезапно замолчала.

— Так что же — чаще всего? — настороженно спросил Ольшес.

Вместо ответа, девушка встала и произнесла торжественно и серьезно:

— Вы должны покинуть нас немедленно!

— То есть как — покинуть? — удивился Елисеев.

— Вы должны улететь с нашей планеты. В ближайшие дни. Или, по крайней мере, перебраться в какую-то другую страну.

— Но помилуйте, Ласкьяри, с чего бы вдруг? Ласкьяри снова села — вернее, почти упала в кресло, схватилась руками за голову и закричала:

— Уходите, уходите, уходите от нас! Так нужно! Уходите скорее! Как можно скорее! И навсегда!

Ольшес быстро встал, подошел к ней, взял за плечи и основательно встряхнул.

— Успокойтесь!

Ласкьяри замолчала, обвела всех растерянным взглядом — и расплакалась.

— Ох, девочка…

Земляне засуетились. Хедден побежал за валерьянкой, Росинский бросился на кухню за льдом…

Наконец девушку удалось успокоить. —Каждому из землян хотелось задать ей один и тот же вопрос — но никто не мог решиться, опасаясь нового взрыва чувств. Однако Ласкьяри заговорила сама.

— Вы должны уйти от нас, потому что иначе… В общем, в день Великого Праздника вас хотят схватить…

— Но, Ласкьяри, — осторожно перебил Елисеев, — мы ведь и сейчас не в крепости сидим, нас можно схватить в любой момент. Зачем ждать праздника?

— Затем, чтобы все это выглядело так, словно ваши черные мысли почувствовали дикие люди — они придут в этот день в Столицу, и они часто нападают на кого-то… Видите ли, правительству выгодно поддерживать легенду, и, хотя кочевники на самом деле никакие не кочевники и совсем не такие дикие, как думает большинство людей, они с удовольствием играют в эту игру — получая, естественно, неплохие деньги за все это и многие другие выгоды… но об этом знают только имеющие власть. И часто степных людей просят «почувствовать» того или иного человека… Теперь намечены вы и Правитель.

— Ну, хорошо, — сказал Елисеев. — Предположим, все будет выглядеть вполне благопристойно, нас арестуют по подсказке кочевых людей.

Но для чего нас арестовывать? В чем смысл этого деяния?

— О Боже… — Ласкьяри прикрыла глаза, вздохнула и снова заговорила. Но теперь она выглядела растерянной, беспомощной… и уже не дочь первого министра, владеющая собой, воспитанная среди дипломатов и государственных деятелей, — нет, просто девочка, испуганная и зареванная, сидела в кресле, глядя на землян громадными глазами, в которых, кроме страха, ничего уже не было…

? Нам нужно… я говорю «нам», потому что не могу отделить себя от своего отца и от Гилакса — он мой молочный брат… так вот, нам нужно ваше оружие. Неужели вы до сих пор не поняли? Странно. Нам нужна ваша техника. Ваша сила. Чтобы государство Тофет окончательно и безусловно стало первым. Чтобы никто не мог противиться его воле…

— А почему, собственно, вы решили, что стоит захватить нас в плен, как тут же на вас упадут все блага земной цивилизации? — поинтересовался Ольшес.

— Потому что вы слишком добры.

— Не понял, — признался Елисеев.

— Потому что ваши соотечественники отдадут все, лишь бы выручить вас из беды! — выкрикнула девушка.

— Да с чего вы взяли, что мы станем сообщать нашим соотечественникам о таких вещах? — недоуменно развел руками Ольшес.

— А как же иначе?

— Да так уж… сами выкрутимся.

— Неправда, — усмехнулась Ласкьяри. — Впрочем, — подумав, согласилась она, — может быть, и правда — то, что вы не захотите звать на помощь. Но они придут сами.

— Неплохо рассчитано, — вынужден был признать Елисеев. — Только все равно ведь вы ничего не получите. Особенно оружия.

— А если вам будет грозить смерть?

— Ну и что?

Тут уж Ласкьяри изумилась не на шутку.

— То есть как — ну и что? Неужели ваши друзья там, в этой вашей Федерации, пожертвуют вашими жизнями?

— Им не придется ничем жертвовать. В случае крайней необходимости мы и сами сумеем пожертвовать собой. Поймите, Ласкьяри, — принялся объяснять Даниил Петрович, — наши жизни, конечно, представляют некоторую относительную ценность, и у нас не принято рисковать людьми ни с того ни с сего, это вы усвоили. Но бывают ситуации, когда один и даже пять человек — имеют право погибнуть. Например, если речь идет о судьбе целой планеты. О миллионах людей, которые могут пострадать из-за того, что Федерация неосторожно вторглась в их существование. Понимаете? Мы имеем право на смерть. И если у нас не останется другого выхода — мы это право реализуем. И наши друзья нас не осудят, поверьте. Так что хлопоты Гилакса напрасны.

— У вас не будет возможности реализовать ваше право.

Земляне рассмеялись одновременно и так весело, что Ласкьяри встала, глядя на них с ужасом.

— Почему вы смеетесь?

— Милая девочка, — сказал Елисеев, — вы, наверное, думаете, что если нас связать по рукам и ногами запереть в темной комнате, то мы окажемся беспомощны перед вами? Но ведь любой из нас может просто приказать сердцу остановиться, и всех-то дел! Нас этому специально учили.

Корсильяс не удержался, чтобы не отметить тут же:

— Ах, Адриан Станиславович, что это за манера выражаться — «всех-то дел»? И где вы этого нахватались?

— У вас научился, — любезно ответил консул. Ласкьяри не сказала, а простонала:

— Нет, вы все ненормальные! — и выбежала из комнаты.

Глава 8

Рассвет, затянутый плотными серыми облаками, мало отличался от ночи. Но в тот час, когда должен был появиться первый луч Оссианы, в Столице началось движение. Ольшес долго смотрел в окно, наблюдая за тенями, мелькавшими на площади перед зданием консульства, исчезающими в переулках и вновь появляющимися на открытом пространстве… затем решительно направился к выходу. Однако едва лишь он приоткрыл дверь, как в щели возникла фигура стражника.

— Простите, пожалуйста, господин второй помощник консула, но на улицу уже нельзя выходить.

— Почему?

— Разве вы не знаете? В первый день Великого Праздника никто не выходит за дверь своего дома. Завтра — другое дело. Но сейчас… Кочевники уже вошли в Столицу. Извините, но вам лучше уйти наверх.

— Подожди, подожди… Нам ничего не говорили об этом.

— Господин второй помощник, я всего лишь рядовой страж, я не могу знать, почему вам ничего не сказали. Мое дело — стоять у двери.

— Но если нам нельзя выходить, то почему тебе можно находиться снаружи?

— Я в форме, и я стою у самой двери, не отойду даже на шаг. Так полагается.

— Ясно. Ну, извини, друг.

— Ну что вы, господин Ольшес…