Полдень, XXI век, 2008 № 12 - Николай Михайлович Романецкий
…и перекрестись!
* * *
Я люблю иногда почитать Стивена Кинга и к ночным кошмарам отношусь спокойно, но то, что привиделось мне в эту ночь выходило немного за обычные рамки обычного сновидения, во всяком случае такого мне давно не снилось.
Будто тёмной ночью стою я на кладбище, привязанный к дереву, а вокруг меня мертвецы в белых саванах хороводы водят. Вдруг кто-то трогает меня за плечо, оглядываюсь, а рядом со мной мать-покойница стоит. И говорит она мне:
— Соскучился по мне? Скоро я к тебе приду.
Больше она ничего сказать не смогла, на фоне черного неба, на котором мелькали багровые отблески, открыла рот, но он оказался забит могильными червями. Пока она давилась этими черни ми, я изо всех сил пытался высвободиться, чтобы по-быстрому добраться до неё и открутить ей голову. Но сделать я этого не мог, и вырывался, а чьи-то руки держали меня, и я отбивался и руками и ногами, пока хлёсткий удар по лицу открытой ладонью не о трезвил меня и не заставил открыть глаза.
Перепуганный Саша стоял надо мной, в предрассветных сумерках у него было абсолютно нереальное лицо, серо-зелёное, искажённое самым настоящим ужасом, чего я не видел у него никогда. А ведь в школе он всё время заступался за меня, и нередко бывало так, что бился один против троих, и ведь не трусил. Поскольку в школьные времена мать не давала мне заниматься спортом, то в классе я был самым слабым, а в нашей школе полно было ребят, которые просто-таки обожали самоутверждаться за мой счёт.
— Сань, ты чё? — спросил я.
— Я ничё! Ты орал как резаный. Вставай, всё равно твой будильник зазвонит через пять минут.
И мы встали. У Саши мысль с утра была одна — похмелиться. А у меня аппетит пропал начисто, поэтому на работу мы пришли раньше времени.
У меня к маме специфическое отношение. Можно быть пьющим человеком, но при этом тебя все будут любить, а можно быть непьющим человеком и редким при этом дерьмом. Вот моя мама — второй вариант. Как же мне было легко на душе, когда её сбил автомобиль, я за грех этого водителя свечку поставил в церкви, ведь явно промысел божий. Сколько себя помню, она вечно лезла в мои дела, вечно мешала мне, а когда я был маленький, так она мне ни читать, ни гулять, ни даже телевизор смотреть не давала. У неё была своя метода воспитания: например, она меня заставляла отрабатывать красоту почерка. Приносил я, к примеру, сочинение, написанное на пятёрку, но в нём две помарки. Значит, два раза надо его переписать! А в этих двух разах ещё четыре помарки. В общем, вместо того чтобы гулять со сверстниками, я переписывал один и тот же текст по двадцать раз. Искривление позвоночника и испорченное зрение позволили мне не ходить в армию, но, по мне, лучше б я был здоровым, а в армию сходил. Кстати, почерк у меня отвратный!
* * *
У станка я стоял, как сомнамбула, все движения на автомате. Ручку назад, ручку вперёд, проход резца, тиски отвернуть, вытащить деталь, поставить другую, тиски завернуть, деталь подбить, ручку назад, ручку вперёд….
Обед для меня наступил внезапно: отключили электричество в цеху, и станок встал. Я поплёлся в цех к Саше, чтобы вместе с ним сходить в столовую. Уже на подходе я услышал громовой смех работяг. Подойдя к группе весёлых и явно похмелённых мужиков, я робко спросил:
— А где Саша Фёдоров?
В ответ раздался такой громкий и дружный хохот, что я даже сам невольно улыбнулся.
— Он в раздевалку пошёл, переодеваться, — пояснил мне Захаров Толя, мужик лет пятидесяти, работавший фрезеровщиком на Сашином участке. — Так неудачно опохмелился.
И тут мне рассказали историю.
Когда Саша пришёл на участок, то включил станок на прогрев, а сам побежал к механикам. У нашего Жоржа-настройщика всегда для таких, как Саша, есть бутыль со спиртом. Вернулся Санёк скоро, причём спирт принёс с собой, так как покупал не только себе, но и ещё парочке страждущих. Ну, они малость поработали, а потом решили принять для настроения. Вообще-то, народ хотел до обеда подождать, но Саша настоял, ему уже было невмоготу. В общем, разлили, хряпнули, и у Саши случился приступ. Иначе не назовёшь. Всё содержимое его желудка вылетело на пол, а всё остальное его содержимое моментально оказалось у него в штанах.
Вот так!
В раздевалку я не пошёл. В столовую тоже, есть совсем не хотелось. Вместо этого я решил прогуляться по заводу. Завод большой, а у меня на нём свой бизнес. Слесаря клепают крысоловки, а я их продаю. Народу на водку, мне на баб.
Набрал, значит, крысоловок и пошёл. Две взяли нормировщицы из шлифовального, две в заготовительном. Ещё две взяли в той конторе, что ящики для нас сколачивает. Возвращаясь назад, я, проходя мимо пескоструйных машин, заметил мирно сидящего на стульчике Павла Мезоева. Я его увидел и удивился. Ведь два месяца его не видел! Он тоже строгальщик, только работает в другом цеху. Иногда, когда он уходит в запой, мне приносят его работу. И так, вообще, общаемся, коллеги ж!
Павел сидел молча перед шахматной доской, которую он пристроил на металлической тумбе. Я тут же подошёл и попробовал понять, что происходит на доске. Вообще-то ну ничегошеньки не смыслю в шахматах. Знаю только, как фигуры двигать.
— Здоров, Паш! — начал я. — Чё-то давно от тебя не приносили работы. С выпивкой завязал, видимо?
— Завязал, — хрипло сказал Паша и поднял на меня свое лицо. Оно было какое-то серое, неживое. — Совсем не пью, — добавил он с каким-то странным сарказмом. — А вот Саша пьёт.
— Да, пьёт. Ты его видел, что ли, сегодня?
— Нет. — Паша поднял руку и передвинул чёрную пешку. Зайдя с другой стороны тумбы, я, примерившись к ситуации, двинул вперёд белого ферзя.
— Куда пропал-то, Паш? И не видно тебя совсем.
— У! — С его стороны в мою сторону двинулась ладья. — В очень тихом месте обретаюсь. Там никто никому ничего не должен. И никто никого не трогает. Не трогал… до недавнего времени. Саша вот в запой ушёл, и у нас сразу неприятности. А всё ты!
— Я? — Я так удивился, что даже рука моя замерла над доской, вообще-то я хотел переставить коня. — А я-то здесь при чём?
— А то
