Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

– Вы думаете, – Бальоне нахмурился и подкрутил усы, – апостолы склонились бы над раздувшимся трупом уличной девки?

Аббат развернулся на каблуках и зашагал к нефу церкви. Люди десятками переходили по мосту через реку Травестере, чтобы посмотреть на новую картину в Санта-Мария делла Скала. Ее повесили всего день назад. Аббат отдал должное выразительности картины, но маэстро Бальоне был с ним не согласен. Узнав известного художника, зеваки столпились вокруг него, чтобы выслушать его мнение. Аббат считал Бальоне тщеславным и высокомерным – особенно в сравнении с другими художниками, с которыми святой отец общался по долгу службы: он отвечал за сохранность фресок и скульптур в церкви. Бальоне же получал заказы из Ватикана. Если осудить картину, покровителям монастыря могут выразить недовольство, а это поставит под угрозу все добрые деяния монашеской братии.

– Я в искусстве не силен, маэстро Бальоне, – аббат поколебался. Он не мог отвергнуть картину сразу – это оскорбило бы кардинала-племянника. Ведь о заказе для Караваджо договаривался Шипионе.

Художник поднял бровь.

– Так что же?

– И ваши богословские аргументы также весьма убедительны, – аббат прикусил губу.

– И впрямь, – Бальоне подступил к холсту почти вплотную и указал на глубокие тени, окружающие Богоматерь. – Видите, как Караваджо покрывает все свои ошибки тенью?

– Ошибки?

– Здесь много ошибок в деталях, – Бальоне поднялся на носки, словно обнаружил в картине еще один изъян. – И, кстати, натурщица – девка из Поганого садика, его. – Бальоне понизил голос, но и шепота было достаточно, чтобы подслушивавшие за спиной аббата зеваки пораженно ахнули, – содержанка, падшая женщина, на которой он не женат, хотя она недавно носила его ребенка.

Аббат тяжело, словно подкошенный, опустился на ступень у алтаря.

– Один из наших великих богословов учил, что проституция служит общественному благу так же, как сточные канавы, не правда ли, святой отец? Она как сток для порочных побуждений, которые иначе покрыли бы грязью почтенных женщин.

– О да, я припоминаю эти слова Фомы Аквинского.

Бальоне окинул взглядом толпу, собравшуюся под картиной, торжественно приглашая зрителей присоединиться к праведному негодованию.

– Я никогда не думал, что одна из наших святых церквей превратится в канаву для стока нечистот.

Аббат почесал свои тощие руки. Он принес в церковь блудницу. Он осквернил Божий дом.

Кто-то стиснул его плечо. Он застонал. Неужели возмездие Божие уже настигло его? Содрогнувшись, он повернулся к алтарю и возмездию. Но его плечо сжимал затянутыми в перчатку пальцами всего лишь Бальоне.

Дрожащим голосом аббат проговорил:

– Помогите мне, маэстро Бальоне.

Чтобы перебить трактирную вонь от Караваджо, дель Монте надушился амброй, добытой из чрева кашалота. Неприятные вести нес он художнику, и на сердце его лежала тяжесть. В каждой пяди «Успения Марии» он видел страдающую душу своего прежнего протеже. Эта Богоматерь никогда не вознесется во славе, чтобы воссесть на небесах рядом со своим Сыном; она мертва, и те, кто вокруг нее, горюют, как люди, не воодушевленные верой. Где же он наконец? Сколько еще трактиров придется обыскать слугам? Он уронил на кружевной воротник еще каплю духов и вздохнул.

Караваджо показался в дверях и неверным шагом пересек зал. На панталонах его виднелись пятна извести, которую трактирщики рассыпали в уборных. Камзол был запачкан оливковым маслом и подливой. Все тело мелко подергивалось, но челюсти были стиснуты так плотно, что даже дель Монте услышал: зубы художника скрипят, как доски корабля в шторм. Когда Караваджо нагнулся поцеловать его перстень, дель Монте почуял запах пота, поспешно опустил голову и уткнулся носом в надушенный воротник.

– К сожалению, босоногие братья не приняли вашу картину, маэстро Караваджо, – сказал он.

Караваджо, скривившись, покачнулся.

– Ну и ладно, – даже эти короткие слова он не смог произнести без запинки.

– Маэстро Бальоне.

Караваджо вполголоса выругался.

– Маэстро Бальоне публично утверждал, что ты покрываешь свои ошибки тенью.

Художник презрительно фыркнул и схватился за эфес шпаги. «Когда-то шпагу носил за ним слуга, как за дворянином, – подумал дель Монте. – А теперь она болтается на перевязи так, словно он в любую минуту готов ею воспользоваться».

– Кардинал Шипионе потребовал, чтобы я нашел для картины покупателя, раз уж она не подошла.

– Неужели? – губы художника едва шевелились.

Надо надеяться, его не вывернет прямо тут.

– Я возлагаю кое-какие надежды на одного фламандца, Рубенса. Он закупает произведения искусства для герцога Мантуанского и немало восхищается вашими картинами.

На это Караваджо только пожал плечами и сглотнул, явно борясь с тошнотой, чтобы не осрамиться в покоях кардинала.

Дель Монте поджал губы. «Ну что ж, хоть в этом он меня уважает».

– Микеле, ты понимаешь, насколько серьезно то, что случилось?

– Вы имеете в виду слухи о том, что мне позировала беременная продажная девка?

– Именно.

– Она честная женщина. Да и не беременна. больше.

– Кармелиты – при полной поддержке некоторых художников – полагают, что было бы более уместно изобразить, как Богородицу возносят к небу ангелы.

– Если я вижу, что кто-то летит, это значит, что я ужрался до чертей, – Караваджо развел руками и снова уронил их с кривой ухмылкой.

– Ради бога! Даже маэстро Карраччи изобразил Успение Богородицы как момент, полный радости.

– Поди теперь локти кусает. Как бы там ни было, Аннибале хорош, но до меня ему далеко.

«Бывало, он и раньше перечил мне, – подумал дель Монте, – но никогда – настолько дерзко». Караваджо выставил перед собой стену простонародных манер, словно заперся за ней со своей девкой. Его картины всегда вызывали споры – стало быть, одним этим подобное поведение не объяснишь. Наверняка дело в той женщине.

– Картины висят у нас в церквях не для забавы. Они должны вдохновлять. Если ты не напишешь, как Дева чудесным образом возносится на небеса, то богомольцы не поверят, что это правда.

– Но тело не возносится. Вы слышали о такой вещи, как душа? В рай попадает душа, – Караваджо закрыл глаза, уйдя в себя. Вдруг он открыл их и зашарил глазами вокруг – словно боясь, что, пока он говорил, дух покинул его тело. – После смерти остаются лишь кожа да кости.

Дель Монте подумал, что Караваджо, возможно, нарочно пришел к нему в таком состоянии – почти труп, живой пример того, что он хотел показать своим «Успением Марии». Тело, униженное и разлагающееся, не имеющее никакого значения, и душа, одна, без всякой помощи, способная творить чистейшее искусство.