Владимир Щербаков - Фантастика 1977

Он повесил на сук свою личную рацию и поставил ее на прием. Потом обошел первый ствол и подрубил его топором. Пила, сладко подвывая, вгрызалась в древесину. Сразу запахло хвоей, скипидаром и еще чем-то удивительно пряным и вкусным.

Таким, что голова чуть закружилась, а потом постепенно утвердилось состояние рабочего азарта.

Он валил деревья вершинками друг к другу, чтобы прихватить их одной трелевочной петлей, спущенной с дирижабля. Наготовив несколько пучков, Андрей присел отдохнуть на еще теплый на срезе свежий пень и закурил. Пахучий табачный дым повис в недвижимом воздухе, не смешиваясь с запахом свежего дерева, снега и горькой осины. Тело начинало приятно ныть, и вспотевшая спина медленно остывала. Удивительное состояние покоя после физического напряжения.

Нет, он все-таки тысячу раз прав, что послушался совета Норы и плюнул на институт, свои проблемы, спорт и отдых. Человек может отдыхать только в том случае, если он меняет образ жизни, мыслей и деятельности.

Андрей выбросил папиросу — сигарет он не любил. Дым от них лез в глаза, а дымок от папиросы на длинном мундштуке никогда не мешал. Послушал, как, громко прошипев, огонек погас в снегу, и услышал легкий шорох. С высокой, вошедшей в рост ели полились снежные ручейки. На вершине сидела белка и смотрела вниз, на человека, который разрушал ее хозяйство. Поймав его взгляд, белка сердито фыркнула, потом стала что-то бормотать, словно разъясняла Андрею всю глупость его Поведения. Андрей смотрел на нее и старался понять, чем же он обидел белку, и вдруг понял: белки хранят свои запасы как раз на старых, перестойных деревьях. Вероятно, он свалил какую-то кладовую, и белка не может простить его безжалостности.

— Ну что ж… Ошибки нужно исправлять, — сказал Андрей и подмигнул белке.

Она возмущенно фыркнула и перемахнула ка соседнюю осинку. Андрей пошел вдоль сваленных деревьев, пока не нашел дупло.

В нем было около килограмма отлично высушенных грибов.

Андрей выгреб их и положил на один из свежих пней: он знал, что белка следит за ним. И она поймет, что человек не виноват. У него свои заботы. Но он не забывает и о своих младших братьях.

Ему стало весело тихой, грустной веселостью. А кто помнит о нем? Кому он теперь нужен? Норе? Она не простит… Не должна простить его любовь к Ашадеви. Во всяком случае, он на ее месте не простил бы.

Ашадеви? Если бы он ей потребовался, она могла бы связаться с ним по международному традевалу. Хотя… Хотя у них все еще имеют значение деньги, общественное положение и, должно быть, существует «блат». Но телеграмму-то она бы могла прислать? Даже не пленочную — с изображением и голосом, — а самую банальную, какие посылали еще в прошлом веке. Или письмо… Простое письмо…

Письмо даже лучше. Как ни хороши современные средства общения между людьми, письмо — старинное, добротное письмо с многоточиями, пропущенными знаками препинания и даже буквами — все-таки лучше всего. За ним человеческий труд раздумий, сборов, решимость сесть и написать. Письмо — это память. Долгая и верная память. Его пишут, когда человек в самом деле нужен и дорог.

А телеграмму можно дать в момент вспышки воспоминаний.

Или сравнений с проходящим мгновением, чтобы потом, в следующее мгновение забыть. Не говоря уже о пленке. Записаться на пленке, чтобы переслать ее, — значит позаботиться о своей внешности, голосе, подобрать нужные моменту слова… В этом есть что-то от кокетства, от желания не столько обратиться к другу, сколько от желания показать себя. Нет, письма, обыкновенные письма все-таки лучше всего. Над ними можно подумать, их можно перечитать… да просто разложить перед собой и, как по следам, увидеть прошлое.

Ашадеви молчит.

Индия… Сейчас там цветут… Что там цветет в марте? Вероятно, все, что может цвести. Воздух пахуч и густ. И влажен.

Вероятно, так влажен, что дышать приходится с усилием.

И люди спят на крышах, двориках, на прогретых за день берегах рек и прудов…

Впрочем, сейчас десять утра, и, значит, Индия не спит. Она работает, учится к борется с тем, что когда-то называли предрассудками.

А что?… Честное слово, это все-таки здорово — зона Белого Одиночества. Сейчас он не жалеет о своем решении и даже благодарен Норе за ее совет. Интересно, что это было — женский расчет или и в самом деле то высшее проявление любви, когда для другого можно взять за горло себя? Он не забудет Норы и ее мягкой любви, но не забудет и…

Вот тут-то и закавыка. Он не забудет своей любви к Ашадеви. Вот… Своей! А была ли любовь к Норе? Наверное, была.

Но не такая. Ту он забыл. Эту — никогда.

Андрей начал обтаптывать снег возле дерева. Тело опять налилось влажной упругой силой, и пила работала зло и весело.

После полудня прилетел Борис.

Критоновые тросы были невесомо легки, и Андрей быстро справился с деталями. Борис стал потихоньку подтягивать пучки хлыстов. Сваленные деревья зашевелились — тяжело, неуклюже, с жалобными шорохами и потрескиваниями. Андрей шестом помогал им улечься в плотный пук.

И в этот момент зазуммерила личная рация. Вытирая пот, Андрей подошел к ней и потоптался в сугробе, словно устраиваясь поудобнее. Звонила, конечно, дежурная обслуживания третьего участка.

— Андрей Николаевич, вас вызывают к восемнадцати часам к кольцевому традевалу.

— Благодарю. Постараюсь быть.

— Простите, Андрей Николаевич, может быть, это и назойливость… Но последние дни мне не нравились ваши глаза: в них усталость. Вам ничего не нужно? Идет пурга… Может быть…

— Нет. Благодарю. Мне ничего не нужно. И с глазами у меня все в порядке. Вероятно, отпаялся контакт.

— Какой контакт? — не поняла дама, и голос ее прозвучал подозрительно.

— На традевале. Он, знаете ли, поет, как сверчок. Или как комар. Вероятно, поэтому ухудшилась видимость.

— Вы так думаете? — грустно спросила дама.

Он так и не доставил ей удовольствия позаботиться о нем Как-нибудь по-особенному, экстраординарно.

Что ж, — ее можно понять. Но в зоне Белого Одиночества живут сильные люди. Они приехали сюда, чтобы в необычно трудной обстановке утвердить себя и, главное, отвлечься от всего того, что не давало покоя на людях. Для таких многого не нужно.

И тут Андрей подумал: «Вероятно, и дежурная из той же породы. И у нее, кажется, в самом деле грустные глаза. Интересно, почему она приехала сюда? Разбитая любовь? Неудача в науке? Просто желание увидеть несколько необычных людей, которые собираются здесь под северным сиянием?» Первый раз за последний год Сырцова заинтересовало понастоящему нечто не касающееся его участка. Но, как он понял сразу, это произошло потому, что ему просто захотелось отвлечься от главного — зачем его вызывают к традевалу, да еще к кольцевому? Его проект зарезан. Руководитель отраслевого совета науки Артур Кремнинг оказался на высоте — безукоризненно учтивым, холодным и безжалостным. Он не оставил надежд. А оставаться без надежд в институте, в большой жизни не хотелось. Можно смириться со многим, но не с ярлыком неудачника.