Андрей Лазарчук - Жестяной бор

— Ну, в крайнем случае…

— Хотите добрый совет? — спросил старик.

— Хочу.

— Не оставляйте у меня ничего, — он нахмурился вдруг и засопел. — Недоброе это дело. Я не за себя боюсь, не подумайте — что мне, семьдесят восемь уже… Видно, судьбу я прогневил в свое время — не уберег… в общем, очень важное я не уберег, прошляпил… И вот с тех пор — приходит кто-нибудь, просит спрятать или просто на сохранение отдает — и все… и не приходит… и не своей смертью. Вроде как меченый я. И не догадывался — до последнего случая, тогда уж и от самого вот на столечко прошло… как уцелел, не понимаю…

— Да, — сказал Андрис, — на таких условиях отдавать не стоит. Спасибо, что предупредили.

— Вскипело, — сказал старик. — Сейчас мы…

Он снял с полки большой глиняный чайник, насыпал туда горсть заварки и залил кипятком.

— Марина, — позвал Андрис. — Просыпайся.

— Я не сплю, — сказала Марина. — Я вас слушаю. Дождь?

— Дождь.

— Значит, и собаки нас не найдут…

— Верно. Давай, ты здесь останешься? Петер, вы ее приютите?

— Какой может быть разговор…

— Нет-нет. Я пойду с тобой. Если ты пойдешь, то и я пойду. И вообще… А по дороге я расскажу тебе одну вещь, которую узнала вчера. И всё.

— Неизвестно, что в городе.

— Это неважно.

— Что с тобой?

— Я расскажу. Будем идти, и я расскажу.

— Вы пейте, — сказал старик, — вы пейте…

— Скажите, — Марина обернулась к нему. — А то, что вам отдавали на сохранение — оно так у вас и?..

— Да, — сказал старик.

Между деревьями видны были дома предместья: красные двух— и трехэтажные коттеджи. Упавшие листья еще не потеряли упругости, и капли дождя выбивали на них костяную дробь. Марина стояла, закинув руку за голову и опершись локтем о ствол березы. Волосы ее были мокрые. Широкий рукав брезентового дождевика старика Петера задрался выше локтя, и вода, наверное, стекала внутрь… «У вас будет хороший повод вернуться сюда», — сказал он, заставляя Марину надеть дождевик. Хороший повод, подумал Андрис, и слова закружились: хороший повод, хороший повод… Пусто, пусто, пусто. Надо же так…

— Марина, — сказал он вслух. — А может быть, они тебя обманули?

— Нет, — сказала она, не оборачиваясь. — Все совпадает.

Все совпадает — все совпа… все действительно совпадает: у него взяли волосы, и уже через несколько часов там знали, какой именно из стандартных феромонных «коктейлей» будет для него наиболее привлекательным; у нее волосы брали раньше, и не один раз, и Дан ею попользовался всласть — пока она ему не надоела; но об этом она узнала только вчера, когда они решили поиздеваться над ней; а тогда она, конечно, думала, что все это обычно, естественно, и не подозревала ни о чем, и рассказала Дану о своем чудесном спасении, и Дан узнал в спасителе того человека, которого надо было взять под контроль, и они живо переиграли: вместо претендентки из их рядов они решили использовать ее, и, когда они пили шампанское, Дан их «обвенчал» — так это называлось; но потом им пришлось ждать целые сутки, пока не случилось всего, что должно было случиться — без этого эффект неполный, и могло сорваться… они рассчитывали, что смогут теперь вертеть им, как собака хвостом — как, скажем, вертели профессором Радулеску… да, подумал Андрис, тут они просчитались, тут у них передозировочка вышла, не подумали они, что воспламененный старый пень начнет прошибать стены… Марина, хотел сказать он, наплевать нам на них, что изменилось? — но изменилось все, и он это понимал… Марина, я полюбил тебя еще до… — А я тебя?.. Все, все изменилось и стало холодным и чужим, когда где-то глубоко, в самом тайном и запретном, покопались ловкие грязные пальцы — душа залапана, подумал он, и это было самым точным — ощущение грязи, испакощенности там, где этого просто не могло быть…

— Пойдем дальше, — сказал Андрис.

Марина не ответила, молча оттолкнулась от березы и по тропе пошла в сторону домов. Тропа была узкая, и Андрис не мог ее обогнать, чтобы заглянуть в лицо.

Все машины проверяли, перед шлагбаумом выстроилась очередь — часа на два. Водитель «фольксвагена» вполголоса, но отчетливо ругался, что не стоило рисковать головой и машиной из-за вонючей полусотни. Ждать больше было невозможно, и Андрис выбрался под дождь, сцепил руки на затылке и пошел к посту. «В машину!» — заорал ему офицер. — «Немедленно в машину!» Андрис продолжал идти, хотя на него уставились три автоматных ствола. Он остановился в шагах трех от офицера — совершенно осатаневшего спецназовского капитана — и, не опуская рук, сказал:

— Меня зовут Андрис Ольвик. Сообщите обо мне начальнику полиции.

— Шеко! — позвал капитан; из-за его спины выступил капрал с рацией на поясе. — Запроси про него.

Капрал забормотал в микрофон позывные, ему ответили. Капрал сообщил, что на пост шестьдесят четыре вышел некто, называющий себя Андрисом Ольвиком, и потребовал доложить о себе начальнику полиции. Ждите, сказала рация. Через минуту раздался сигнал вызова.

— Да, — сказал капрал. — Да, — он посмотрел на Андриса, очевидно сравнивая его с теми приметами, которые ему сообщили. — Да. Возьмите микрофон, — сказал он Андрису.

— Это ты, что ли? — совсем рядом и почти без помех спросил Присяжни. — Ну-ка, скажи пароль!

— Реджифьер девяносто один, — сказал Андрис.

— Соображаешь! — сказал Присяжни и коротко хохотнул. — Всегда умный был. Но за эту ночку я тебя еще вздую.

— Как в городе?

— Получшело. Потом расскажу. Ты на чем?

— Нанял машину.

— Ну, приезжай, тут есть о чем поговорить. Да, у тебя-то получилось?

— Получилось. Все нормально.

— Давай, жду. Передай микрофон начальнику поста.

— Да, слушай: там в подвале этого самого семнадцатого общежития заперты двое, один из них — Любомир Станев.

— Знаем уже, — сказал Присяжни. — Мы тоже не зря в школу ходили. Он сейчас у Бурдмана в кабинете сидит — беседует, понимаешь…

— Взяли, значит?

— А то как же! Ладно, отключайся. Все потом.

— Вас, — сказал Андрис капитану и подал ему микрофон.

Убитых и раненых выносили из огня, бросали прямо на асфальт и бежали за теми, кто еще оставался в здании — зная, что вынести всех все равно не успеют. Пожар разгорался, верхние этажи были отрезаны. Кто-то бросался из окон, кого-то успели снять по лестницам пожарных машин. Отрезан был подвал — взрывом перекосило и намертво заклинило стальную дверь. Из-за двери несся вой. Началась беспорядочная пальба — в огне рвались патроны; потом рвануло еще, и дверь арсенальной камеры выбило метров на сорок — как раз на лежащих, дробя и калеча… Присяжни, с иссеченным лицом, весь в крови, своей и чужой, руководил эвакуацией, пока не упал — его отнесли чуть в сторону и стали перевязывать. Через несколько минут он умер. Перед воротами во внутренний двор Управления зиял провал, и из него с ракетным ревом рвался в небо огненный столб. Время от времени порывом ветра его наклоняло над площадью, и тогда становилось нечем дышать и волосы скручивались от жара. Несмотря на такой мощный отток, часть газа из магистрали поступала в здание, пожар разгорался, наконец, огонь потек из дверей. Все было кончено. Андрис остановился. Все стояли и смотрели на семиэтажную башню, пылающую, как деревянный ящик. Все было кончено.