Юрий Самусь - Полынный мед (главы из романа)

— Многоженством, например, — посоветовал Алексей.

— Почему многоженством? — поперхнулся Шубин.

— Перспективно, — пояснил Никулин. — Еще Остап Бендер, помнится, так считал.

— Думал об этом, — серьезно отозвался гость. — Хотя бабы и без штампа в паспорте перебьются. Главное, чтоб дуру с деньгами найти.

— Дуру и с деньгами? — приподнял бровь Алексей.

— И такие есть. У нас же главное было не ум, а связи да родственнички. А вообще-то, если серьезно, думаю в политику податься…

— Всего-навсего? — прыснул от смеха Алексей.

— А почему бы нет? Я не такой лопух, как ты. Я ведь за собой слежу. А главное в этом деле — одежка. По ней встречают.

— Зато провожают по уму.

— Перетопчутся! Мне главное — попасть, а там провожай, не провожай… Уйду, когда сам сочту нужным.

— Ну и ладно, — согласился Алексей. — Успеха в новых начинаниях. В старых — тоже. А теперь проваливай. Мне, в отличие от тебя, утром на работу.

Закрыв за Шубиным дверь, Алексей вернулся в комнату. Черт, как ни в чем не бывало, снова уютно устроился в кресле. Разве что книгу на этот раз не читал.

— Где это ты умудрился спрятаться? — поинтересовался Никулин, правда, ответа ждать не стал. — Вот это и есть Витька Шубин. А ты боялся, что его за тобой Сатана послал.

— Да уж, — неопределенно обронил черт, — классический прохиндей. Интересно, как это он умудрился прошлую реинкарнацию пройти?

— А может, он уже в этой жизни скурвился? — предположил Алексей.

— Нет. Здесь процесс затяжной. Испорченной основа была. Похоже, кто-то там у нас халтурит. Ладно, разберемся, — мрачно пообещал черт.

— Тебе-то что? — осведомился Алексей. — Ты вроде бы из своей фирмы дезертировал. Давай-ка лучше спать. Вымотался я сегодня — сил нет. Тебе где постелить?

— Нигде, — быстро отозвался черт, — я под столом лягу.

И, натолкнувшись на недоуменный взгляд, пояснил:

— У нас так принято.

Алексей пожал плечами, быстро постелил себе на диване. Сходил в ванную, умылся холодной водой (о том как выглядит жидкость, льющаяся из горячего крана, в Волопаевске с начала Перестройки уже успели забыть). Вернувшись в комнату, увидел, что черт внимательно изучает календарь, висящий над письменным столом.

— Что это ты пятницу отметил? — поинтересовался беженец из ада.

— Где? А-а. День рождения у меня, — неохотно пояснил Алексей.

— Ну! — обрадовался черт. — Нужно будет это дело отметить. Друзей приглашаешь?

— Откуда у меня здесь друзья? Те, с кем рос, давно поразъехались. Не Шубина же звать…

— Нет, Шубина не надо, — серьезно заявил черт. — Я его уже видел. Ну да ладно, подумаем. Не перевелись же в самом деле интересные люди. Или любопытные, на худой конец.

Алексей, взбивавший подушку с интересом посмотрел на Леонарда.

— И где же ты их собирать планируешь? Здесь? Да и на какие шиши?

— Это как раз не проблема, — отозвался черт. — Все беру на себя.

— Клад, что ли, откопаешь?

— Можно и клад.

— Так ты же говорил, что их уже не осталось.

— Мало ли, что я говорю, — черт зевнул и совсем человеческим жестом потер глаза. — Должен же я тебя за гостеприимство отблагодарить… Ну да ладно. Давай выключать свет.

Алексей кивнул, щелкнул выключателем. Копытца черта приглушенно процокали в угол к письменному столу. Все стихло.

"Ну и денек, — устало размышлял Алексей, лежа на свежей, хрустящей простыне. — Лерка… — подкатила, ставшая уже привычной, боль, и пришлось усилием воли переводить мысли на другую тему. — Леонардом, говорит, зовут. Хм… Врет, конечно. Да и наплел он сегодня такого… Вообще, странный черт: жалкий, Шубина с Гогой испугался, а сам с архангелом Гавриилом запросто разговаривал… Или и здесь врет? Не стыкуется у него что-то… Да он, похоже, и не старается, чтобы стыковалось. Нет, поосторожнее с ним надо… А с другой стороны, чего бояться? Хуже, чем есть, едва ли будет… Постой! Это что же получается? Черт — реальность, ад и рай — реальность, Бог — тоже реальность? Этак все мое мировоззрение с ног на голову переворачивается…

Алексей приподнялся на локте, посмотрел в угол. Огромная луна, запутавшаяся в рваных облаках, ярко освещала комнату, пепельницу, оставленную на полу, валяющиеся тапочки… Под столом никого не было.

"Смылся, — вяло подумал Алексей, — опять надул. А может и не было никакого черта? Приснился. Или пригрезился на почве нервного стресса…"

Додумать до конца не успел. Заснул.

Глава шестая

Утром после известной пьянки в Доме литераторов в голове у Семы Боцмана безо всякой на то прописки в соответствующих органах поселились отчаянные африканские негры, наглым образом колошматившие дубинками по своим громогласным там-тамам. Тихо завывая, Сема зажимал голову между ладоней, опасаясь, как бы она не разлетелась на куски. Одетый в дорогой халат с золотой каймой, он полулежал в кресле и томился ожиданием домработницы, посланной за пивом.

"Вот дурень, — стеная думал Сема, — всегда ж страдаю от водки, ан нет, как подают — не отказываюсь. Да и кто от дармовщинки отказывается? На шару, как говориться, и уксус сладкий".

Слово "уксус" особо сильно воздействовало на нервную систему литератора, и семино уже немолодое щекастое и холеное, с благородной ямочкой на подбородке, лицо перекосилось, будто маринист на самом деле испробовал этот самый уксус.

А домработница все не шла и не шла. Сема с тоской смотрел на каминные часы, ибо ровно в двенадцать его ждали в издательстве с последней главой романа "О бедных пиратах замолвите слово". Однако надо было еще дописать страниц шесть концовки, чего, понятное дело, в том состоянии, в котором пребывал маринист, сделать было совершенно невозможно. Самое обидное, что концовка эта, которой автор отводил особое место в романе, была заранее продумана. Причем давно. В ней царь Иоанн Грозный вручал премию за неправедные труды пиратам с Ильмень-озера, тем самым пиратам, которых самодержец лично вызвал с Антильского моря для подрыва экономического благосостояния богатейших боярских семей. Истории с географией Боцман не знал и надеялся, что при написании царской речи вывезет его бойкое перо, находчивость, да передовица центральной газеты. И вот — на тебе!..

Когда Сема уже принялся проклинать всех домработниц на свете, в прихожей раздался звонок.

— Во, дура же, — простонал Боцман, — ключи в кармане, а она трезвонит.

Звонок повторился.

— Прасковья, сама отворяй! — крикнул Сема, стараясь при этом не повредить терзаемой неграми голове.

Посему крик выдался вялым и слишком тихим.