Дмитрий Щербинин - Светолия

- А я говорю, потребуйте выкуп! - едва сдерживая слезы, закричал Сережа.

- Не верю я вам людям - никто мне не даст выкупа! Схватят старуху старую! Я то, конечно, от них извернусь мышью убегу, но и тебя потеряю... Ну уж нет! Ешь-ка ты сыр, да ложись!

В ее лапе неведомо откуда появился кусок чего-то серого с толстыми зелеными прожилками, похожими на вены. От вони у мальчика едва не закружилась голова.

- Ешь, ешь? Или не доволен!? Другой еды у меня не найдешь!

Сережа отшатнулся к стене, повалился там, свернулся калачиком и тихо-тихо заплакал. Крыса постояла над ним, похихикала, да и уковыляла куда-то.

На Сережином плече, сидел мышонок, стучал ему хвостиком по спине и тихонечко, жалобно пищал что-то.

- Ничего, ничего, мы эту ч... - он хотел сказать "чертову", но вовремя остановился. - эту крысы. Мы ее обхитрим: мы все равно убежим... Нет, сначала вернем прежний облик, а потом уж убежим.

Вскоре усталый Сережа заснул и снился ему ночной, весенний лес. Журчал ручеек, звездной дорожкой залегший средь младых, ненадолго заснувших деревьев. На лунной глади круглого озера, на большой кувшинке, свесив хвост в воду лежала, разглядывая Луну русалка; изредка средь спокойствия небес пролетали падучие звезды.

Сережа, не торопясь никуда, ни зачем не гонясь, шел по этому, открытому вечности лесу; иногда останавливался и прислонившись спиной к коре долго созерцал, сливаясь с этим лесом; пытаясь постичь - что же это за простор над ним... И не мог постичь, от чего восторженные мурашки бежали по коже его.

* * *

- Просыпайся! А ну поднимайся! - заскрежетала у его уха крыса.

Сережа открыл глаза и понял, что служит ей уже более пятнадцати дней: пятнадцать то дней он сосчитал точно, а потом и сбился со счета - такими эти дни были однообразными и уродливыми.

Каждое утро будила его старуха, бросала кусок проплесневевшего сыра, который Сережа, не смотря на сильный голод мог есть только маленькими кусочками, отчего его сгорбленная фигура, стала совсем уж тощей.

По подземной норе она вела его к решетке; выглядывала - нет ли кого поблизости, поднимала ее и выпускала Сережу на закуток станции.

И вот этот, потемневший, одетый во рванье, сгорбленный мальчик, совсем не похожий на прежнего Сережу - только глаза остались прежними - целый день он ходил по электричкам, жалобным и громким голосом просил милостыню; причем старался так как знал, что, если не соберет столько-то монет - так старуха изобьет его своей темной, кривой палкой - изобьет сильно, до крови, как было уже несколько раз...

И несколько раз он видел людей в которых он признал охранников своего отца, видел он и своего отца (мать в это время лежала в горячке).

И так ему хотелось закричать: "Это я, Сережа!", убраться из этих, грохочущих, душных подземелий; но он понимал, что отец его не узнает, но только опечалится еще больше - а отец, был сейчас небритым, да и одежда, обычно блестящая; вычищенная до блеска, теперь была мятой; глаза покраснели от бессонных ночей.

Он выкрикивал:

- Мальчика ли не видели... - и описывал Сережу; раз они встретились глазами - Сережа побыстрее отвел взгляд, но отец подбежал, поднял его за подбородок; прошептал что-то отчаянно и пошел дальше... У Саши потом потекла кровь из носа и долго не хотела останавливаться.

И вот наступил какой-то, неведомо какой по счету, мучительный день, но разбудив Сережу старуха-крыса говорила слова совсем необычные:

- Сегодня, когда вернешься, меня не найдешь! Убегу я на гору, где соберемся все мы - ведьмы, колдуньи, чародейки на праздник. Вернусь же я только к утру. Ты вернешься - монеты положь, да ложись спать. А коли к двери зеленой подойдешь, коли только дотронешься до нее, сразу в кусок сыра обратишься: приду - съем!

- Хорошо! Хорошо! - закивал головой Сережа, а мышка Томас тихонько пискнула.

Про себя же Сережа подумал: "Как же послушаюсь я твоих угроз! Надоело! Не боюсь в сыр превратится - все уголки здесь обхожу, найду, как с колдовством твоим совладать!"

Выпустила старуха Сережу, а у него только и мыслей было, как бы вернуться побыстрее да найти какую-нибудь колдовскую книгу. Он и милостыню собирать не стал - уже знал, что этой ночью все изменится - либо он и впрямь кусочком сыра станет, либо обретет свободу.

Он стоял у стены какой-то станции, наблюдая, как людской поток поднимается вверх по эскалатору, представлял себя какое ясное, какое теплое должно быть там небо - ведь там, должно быть уж май цвел пышными ветвями. Как хотелось сразу убежать туда - но он помнил, проклятье крысы: "Только увидишь свет небесный - сразу сыром станешь!" и потому он мучительно стонал, борясь с жаждой бросится по этим ступеням вверх, вздохнуть свежий воздух! Ах, как мучительно, как страстно жаждалось ему вдохнуть этого свежего воздуха! Как страстно ему поля хотелось увидеть, леса!

"Ведь, я раньше и не замечал, как прекрасна весна! Смотрел в безразличии на деревья - через окно смотрел; а потом, в эту чудесную пору, проводил часы перед экранами, такими блеклыми, неживыми против красы той! Как же хочу я бежать по воле, да босыми ногами, чтоб земельку родную, милую, из которых так много дочерей да сынов прекрасных взросло! Так хочу к древностям твоим мать сыра земля прикоснуться! О поля, реки, о озера, о дерева!.. Быстрее бы, быстрее бы все решилось - быстрее бы из этой преисподней блеклой вырваться!"

Настороженно мяукнул сидевший на плече Томас и перед Сережей остановились двое "служителей порядка" таких массивных, что ему сначала подумалось, что это слоны вырвались из зоопарка.

- Кто такой, документы есть? - грубый, безразличный к чужой беде голос.

- Документы... есть... не знаю... - зашептал и стал пятится Сережа.

- Проедем!

- Мне идти надо, понимаете?!

- Так! - голос сразу стал сильно раздраженным.

Сережу схватили за руку и поволокли к эскалатору. Мальчик попытался вырваться, однако здоровенная ручища сжалась, словно тиски.

- Пшли! Пшли! - его с силой дернули, отчего Сережа стал падать; однако, упасть ему не дали; подхватили, поставили на движущиеся, вверх ступени.

- Не дергайся!

- Рука болит! - Сережа скривился, застонал, даже заплакал - и все с расчетом, который и оправдался: на них стали косится, а какая-то старушка даже пронзительно возмутилась: "варварам, нехристям, фашистам...". Сережа застонал громче и действительно отчаянно - тогда руку отпустили, схватили за плечо.

"Ну вот - либо меня съест какая-нибудь мышка, либо..." - Сережа, понимая, что второго шанса не будет, дернулся в сторону.

Он метнулся через перегородку, на которой набухали гнилью цилиндрические светильники; метнулся в ту сторону, где второй поток засасывался в грохочущие недра.