Феликс Дымов - Полторы сосульки (Сборник фантастики)

— Наложат ограничение на эготрон…

— Еще бы. Иначе столько эгоистов расплодит — голова закружится. Если уж кого и умножать, так гениев.

— А куда серым двойничкам вроде нас деваться?

— Разрабатывать этические варианты проблемы. Нехорошо, мол, деточки, лазать в эготрончик. Там разные глупости увеличиваются в геометрической прогрессии.

— Так сразу гипотетические деточки и поймут всю аморальность своего поведения! Впрочем, кому понравится жизнь у всех на виду, как в аквариуме?

— И все-то ты понимаешь, дубль-Арька, даже противно! — Я с удовольствием посмотрел на его… то есть на мою… в общем, на нашу физиономию. А что? Вполне милая физиономия. Еще ведь не наступил второй этап, когда начнет друг от друга тошнить.

— Что будем делать?

— В данный момент? Соблюдать никем не отмененный режим. Отбой еще в прошлых сутках остался,

— И ты способен сейчас заснуть?

— Еще как! Вот здесь на ковре и устроюсь. Кинь-ка мне простыню. И подушку тоже, не стесняйся. Одну ночь и без них на тираклоне выспишься, мой неожиданный гость на Земле!

Арька хмыкнул и погасил свет.

Засну ли? Никто не знает, как и в чем проявится наша телепатическая настроенность. Усилится ли она со временем или ослабеет по мере наложения все новых черточек на каждую из индивидуальностей? От этого зависит, жить ли нам одновременно или кому-то придется уходить обратно в небытие. А кому именно? Ни один не имеет перед другим преимущественных прав, продиктованных моралью или генетикой. Сколько путей у нас, первой пары нетривиальных близнецов? И какой новый потрясающий эксперимент зреет сейчас в чьей-то гениальной курсантской голове?

Спокойной ночи, мой двойник, моя копия, мой друг и противник! Нам надо хорошенько выспаться и крепко подумать обо всем.

Спокойной ночи, первый человек-спутник, кровь от крови моей и плоть от плоти. Погаси на ночь резонанс: я хочу видеть собственные независимые сны.

Спокойной ночи, я!

Ищу себя

Анатолий Сергеевич Билун выпал из кровати не потому, что вообще беспокойно спал по ночам, а потому, что во сне в этот раз зачем-то прыгал с берега в воду. Берег был высокий, обрывистый — каким-то образом в голых гранитных скалах узнавался кусочек Верхнеисетского водохранилища. Теперь, лежа возле кровати, Анатолий Сергеевич не мог вспомнить сна, по крайней мере, той его части, которая перенесла его из ленинградской квартиры на Урал. Остальное застряло в памяти ясно, четко, будто и вправду он только что брел по улице среди двухэтажных домов — кирпичный низ, деревянный верх, потом, теснимый рюкзаками, штурмовал с туристами вагон пригородной стрелы; не зная слов, подпевал в вагоне честной компании; вслед за кем-то неожиданно для себя выскочил на незнакомой станции в темноту; готовил на равных с ребятами костер, благо никто ни о чем не спрашивал. Но в два или три часа ночи опять подступила боль, колупнула позвоночник, толчками поднялась к горлу, сгорбила тело. Подавив вопль, Билун ушел на берег, торопливо сбросил одежду — торопясь не столько от того, что не хватало дыхания, сколько чтобы таким вот бессмысленным действием поскорее отвлечь, отвлечь, отвлечь себя от сковывающей тело боли. Стараясь не морщиться, он осторожно подвинулся к краю обрыва, оттолкнулся и вниз головой полетел во мрак.

До этого момента, совпавшего во времени с пробуждением, Анатолий Сергеевич добежал мысленно без труда. И проснулся явно не от боли, а от затянувшегося падения, ощутимо помня два его завершения: легкий удар об пол в Ленинграде — и второй через долю секунды близ Свердловска о расступившуюся волну. Сон будто бы продолжался наяву. Точнее, продолжался наполовину: за окном под ветром бился фонарь, раскачивая в пятне света наборный растрескавшийся паркет и застекленный низ книжного стеллажа, а Анатолий Сергеевич, царапая грудью твердый пыльный пол, плыл под звездами, слегка загребая брассом и отфыркивая от губ огуречно свежую воду Исети. Мышцы терпели двойное бремя биотоков, совмещая покой и движение. И сколько Анатолий Сергеевич ни вертелся на ковре, в нем не исчезало ощущение жутко холодной струи, которая случайно ожгла на повороте левую руку: от локтя до плеча рука покрылась «гусиной кожей».

Билун поднялся. Сел на кровать. Взглянул на лепной потолок, куда отбрасывали световой зайчик часы. Четверть второго ночи в Ленинграде точно соответствовали той живой действительности сна, которая отметила боль по свердловскому времени между двумя и тремя часами. Анатолий Сергеевич решил, что слишком много думает о нелепой причуде физиологии. Так недолго и до вещих снов докатиться! А потому заставил себя лечь на правый бок, повернуться к стене. Течение Исети сразу же подхватило его, закачало, понесло к берегу, и он постепенно заснул. Впрочем, без излишней уверенности: обе яви текли в нем параллельно, он просыпался и засыпал и не мог похвастаться, что до утра по-настоящему отдохнул — сон повторялся с прерванного места, стоило чуть-чуть задремать. Из ленинградской яви Билун проваливался в жизнь, тоже хорошо ему знакомую, синхронную, логически устойчивую, из которой хоть и выскакивал сразу, но все же с остатками тихо гаснущего, едва ощущаемого второго бытия. В эти моменты он улавливал даже, как борются в нем обе половины сознания, сцепленные бессмысленной и сложной связью: «Я знаю, что он знает обо мне, но он не должен догадаться, что я знаю, что он об этом знает…»

Почему именно Свердловск — сомнений не возникало. В Свердловске изгоняли из тела болезнь, которая теперь возвращается по ночам невозможными снами и кошмаром раздвоенности. Но вот как объяснить то, чего с ним никогда не происходило? Как объяснить турпоход, Исеть, затяжные прыжки с обрыва в темноту?

К семи утра Анатолий Сергеевич измучился окончательно. Не сумев победить боли, он покинул туристов, дождался обратной стрелы и побрел пешком по ночному Свердловску. Мимо памятника Бажову. Под наклонной иглой Института космической медицины. Вдоль общежития УЗТМ, прозванного студентами-практикантами «Мадрид» (откуда, кстати, он об этом знает?). По краешку площади Самоцветов. И все то время, пока свердловская составляющая его организма маялась бессонницей, сонливость не покидала ленинградского тела Билуна — даже после холодного душа. По дороге в лабораторию Анатолий Сергеевич ухитрился задремать в метро. И снова увидел себя на Урале, в Минералогическом музее, куда забрел, продолжая убивать боль и время. Пожилой посетитель рядом, нюхая нефтеносный известняк с глубины семисот метров, блаженно сощурился, помахал высохшей ладонью у носа.