Кэролайн Черри - Черневог

Он обнаружил несколько пустых мест на полках, где обычно стояли специи и соль, когда на крыльце появился Саша и прямо оттуда сказал, что в бане ее нет, как нет и никаких признаков банника.

— Сейчас не до банника, — сказал Петр. — Она вновь ушла. Как только она начинает злиться, так тут же уходит. — Он вновь водрузил на голову шапку, но, вспомнив, что Ивешка всегда была против того, чтобы в доме ходили в головном уборе, тут же снял ее, будто это могло чем-то помочь. — На этот раз она взяла с собой и свою книгу. Черт бы ее побрал. — И добавил, видимо почувствовав угрызения свести: — Хотя, по совести говоря, я не могу обвинять ее.

— Мне не нравится все это.

— Да, мне тоже не нравится, но ведь это происходит уже не в первый раз, согласись? — Он махнул рукой по направлению к двери, имея в виду, разумеется прежде всего, лес. — Она лучше чувствует себя среди деревьев, чем среди людей. Люди — они всегда беспокоят ее. Я собираюсь поужинать и отправиться в баню. Она вернется. Ведь это не моя вина, что я заблудился, и ее вины нет в том, что она так поступает, верно?

— Я не думаю, что на этот раз она отправилась в лес именно по этой причине. Нет…

— А я думаю, что по этой. Я не вижу никакой другой причины. Она ведь очень часто поступала подобным образом. Давай зажжем здесь свет, поужинаем, сходим в баню. Малыш? Малыш, где ты?

Малыш тут же появился около его колен, и начал тянуть его за ногу, и можно было подумать, что он был сильно огорчен отсутствием ужина.

— Отправляйся на ее поиски, Малыш. Постарайся вернуть ее сюда, если хочешь получить свой ужин. Или тебе придется довольствоваться лишь моей стряпней.

Малыш опустился на все четыре лапы и обошел комнату, явно находясь не в духе и как бы принимая все заботы на себя.

— Мне решительно не нравится это, — проговорил Саша, разговаривая сам с собой. Он бросил и шапку и кафтан на кухонную лавку и начал приводить в порядок книги и все остальное, лежавшее на краю стола, все, что сохранилось после падения полки.

— Ладно, черт возьми, мне это тоже не нравится! Но разве у нас есть какой-нибудь выход? — Петр подошел к печке, поворошил золу и подбросил растопку в тлеющие угли. Пламя тут же взметнулось, озаряя все вокруг желтоватым светом. Затем он запалил соломину, отошел от печки и зажег масляную лампу. Ее свет разбросал вокруг них, по потолку и по стенам, гигантские тени, которые вызвали у Саши особенно мрачные мысли.

— Она не оставила никакой записки? — спросил он у Петра. — На ее столе не было ничего? Ни бумаги, ни…

— Нет, — ответил тот. Упоминание о таком важном предмете, как оставленная записка, в сущности о клочке бумаги с нанесенными на ней жизненно важными, имеющими тайный смысл, знаками, особенно расстроило его. Он сунул руки в карманы кафтана, сжал челюсти и задумался о затихшем лесе и об оборотне, имевшем поразительное сходство с Ууламетсом. — Я не знаю, почему она должна бы беспокоиться. Разве бы она ушла, если понимала важность происходящего? Черт возьми, Саша, ты точно знаешь, в чем тут дело. Она просто злиться, и вот теперь отправилась поговорить с деревьями, или сделать еще что-то в этом роде. Я не думаю, что нам следует беспокоиться по этому поводу.

Саша быстро провел рукой по волосам, отложил свои книги, подошел к подвалу и поднял крышку.

— Но не может же она прятаться там, помилуй Бог, — сказал Петр, теряя выдержку. Он был смущен, несмотря на то, что Саша был их самый близкий и единственный друг, посвященный во все их семейные неурядицы. Он понимал, что должен прекратить этот разговор, защищая Ивешку перед мальчиком, рассудительность которого была во много раз больше, чем ее. Он знал, что Саша закончит тем, что неизбежно повторит ему в очередной раз уже известные вещи о том, что следует просто понять ее, что ей нужно время, чтобы свыкнуться с новой жизнью, и иногда побыть наедине со своими мыслями…

— Сейчас там, куда она отправилась, не очень-то безопасно, — произнес Саша, опускаясь на первую ступеньку подвала.

Петр слегка передернул плечами, расстроенный этими торопливыми поисками вслепую в самых темных местах, будто на самом деле вот-вот могло случиться что-то зловещее.

— И ты и я, мы оба знаем это, но ведь она к тому же колдунья, не так ли? И какого черта тебе понадобилось в этом подвале? — У Петра появилось ужасное воображение, что Саша знал, без всяких сомнений, что все происшедшее с этой девушкой, которая одним желанием могла остановить человеческое сердце, было плохо и несвоевременно.

Несомненно, что не было никакой возможности, чтобы кто-то посторонний мог проникнуть в дом через переднюю дверь…

Если только это был не оборотень, принявший хорошо знакомый ей облик… или показавшийся ей хорошо знакомым…

Саша отвлек его, обернувшись через плечо:

— Там есть хлеб?

Петр взглянул на стол, где лежало несколько караваев, завернутых в полотенце: то, что Ивешка оставила им так много хлеба, который лежал на своем обычном месте, доказывало, что она ждала их возвращения домой и приготовилась к этому…

Но черт бы ее побрал, ведь сколько раз он обыскивал весь лес во время ее прошлых исчезновений, проводил бессонные ночи и до хрипоты надрывая голос, звал ее, заранее зная, что все это бесполезно: она возвращалась тогда, когда хотела вернуться. Поэтому и сейчас не было причин думать, что это было чем-то иным, и не было причин для страхов и опасений.

Он подал хлеб Саше, который стоял на ступеньках, опустившись в подвал только по пояс. Петр предположил, что сейчас Саша думает про домового, который был там, в самой глубине подвала, и который очень благоволил к таким подаркам, как например, свежий хлеб: он становился все толще и толще на ивешкиных хлебах.

— Но что он может нам сказать? — тихо спросил он. — Ведь он разговаривает только с Ивешкой.

Саша не обращал внимания на эти замечания Петра и нырнул вниз по ступеням, скрывшись в темноте. До Петра долетели только последние слова:

— Ты только стой там, и не загораживай мне свет. Да старайся ничего не говорить!

Они означали, что дурак, неспособный воспринимать волшебство ни в какой форме, имеет склонность открывать свой рот когда не надо и в самый неподходящий момент может спугнуть или обидеть своенравное существо. Он был до чрезвычайности способен к этому. Если бы он хоть как-то мог повлиять на Ивешку, то она не сбежала бы сейчас в лес, а они не беспокоились бы, не занимались бы ее поисками и не гадали, ушла ли она из дома только из-за плохого настроения, или отправилась в поисках душевного покоя, или сбежала, как она сказала бы и сама, чтобы удержать себя от собственного раздражения и гнева.

Он сделал несколько шагов. Теперь ему оставалось только это.