Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин
– Канаваль – враг благодати, – постановил старческий голос Пателя.
– На посту уникального значения, – отозвался еще кто-то, на что басовитый голос ответил:
– Его следует заменить. В Рубке и в колледже. На оба поста нам потребуются верные люди. – Тон его был мягок и уверенно-логичен.
Спор продолжался, большей частью соскальзывая на темы, совершенно непонятные, но теперь Син вслушивалась внимательно, пытаясь осознать сказанное.
Запись оборвалась на полуслове.
Син вздрогнула, оглянувшись – на Уму, Тео, Голо, Рамдаса, которых считала друзьями, на Цзинь Рамона и еще двух женщин, инженера и советника, которых знала как членов тайного кружка, но друзьями не считала. И на Хироси, все еще сидящего в дзадзэн. Они собрались в жилпространстве Умы, обставленном в модном нынче «кочевничьем» стиле – никаких встроек, только ковры и подушки в ярких наволочках.
– Что они там говорили о твоем здоровье? – спросила Син. – И что-то про сердечные клапаны?
– У меня врожденный порок сердца, – объяснил Хироси. – Это записано в моем личдосье.
У каждого было свое личдосье: генетическая карта, история здоровья, школьные табели и отзывы с работы. Код доступа к досье имел только владелец; никто не мог заглянуть в твое личдосье без разрешения, пока ты не умрешь, и досье не переедет из отдела Записей в Архив. Эти личные файлы покрывал полог тайны. Никто, кроме сородителя или врача, не попросит заглянуть в твое личдосье. Невозможно было помыслить, будто кто-то может украсть или взломать код, чтобы получить доступ к данным. Син не заглядывала в личдосье Хироси и даже не спрашивала о нем – ребенка они пока заводить не собирались. Почему он упомянул о своем досье, она не поняла.
– Работники отдела Записей – на девяносто процентов ангелы, – пояснил Рамон, заметив недоумение на ее лице.
Син возмущало то, как он подталкивает ее к ненавистному пониманию, она ненавидела Рамона – его слишком тихий голос, суровое лицо. И рядом с Рамоном Хироси тоже суровел, замыкался в себе, обуянный этим бредовым заговором против ангельских козней. А теперь Рамон и над ней получил власть, втянул в сговор, заставил выслушать эту запись, полученную ценой преданного доверия.
К своему ужасу, она поняла, что сейчас расплачется. Она уже много лет не плакала – из-за чего?
Сочувственный взгляд Чаттерджи Умы прожигал ее.
– Син, – негромко проговорила старшая женщина, когда остальные заспорили о чем-то, – когда Рамон показал мне свои заметки, я его выставила. А потом блевала всю ночь.
– Но… – выдавила Син. – Но. Но зачем им это все?!
Голос ее прозвучал громко и гулко. Все обернулись к ней.
Ответили одновременно Рамон и Хироси. «Власть», – сказал один, а другой: «Контроль».
Син не глядела на них. Она смотрела только на советницу – на женщину – в поисках осмысленного ответа.
– Потому что, если я правильно поняла, – объяснила Ума, – Патель Воблаге учит ангелов, что наша цель – это не конечная остановка, это вообще не место в физическом пространстве.
Син уставилась ей в глаза:
– Они думают, что Шиньдицю не существует?
– Вне корабля не существует ничто. Есть только Путь.
Душа, ответь, что есть смерть
Возрадуйтесь в пути жизни, от жизни к жизни.
Жизни вечной во благе вечном.
Мы летим, о ангелы мои, и полетим!
В сладостном восторге хор отзвенел последнею строкой, и Роза с улыбкой обернулась к Луису. Они сидели рядком – Луис, потом Роза со своей малышкой Джелликой и ее муж Руис Йен со своим двухлетним сыном Радом на коленях. Ангелы делали большой упор на том, что называли «цельными семьями» и «истинным братством» – парах, которые обоих своих детей растили совместно. «Мама нас наставит, Папа поведет, Братик и сестричка Встретят Новый год». В голове Луиса шуршали лозунги, речевки, поговорки. Последние четыре десятидневки он не читал ничего, кроме ангельской литературы. Он дважды осилил «Вестника к ангелам» и трижды – «Новые комментарии» Пателя Воблаге, не считая всего остального; он беседовал с друзьями и знакомыми-ангелами и слушал куда больше, чем говорил. Он попросил у Розы разрешения сходить с ней на увеселение, и та, конечно, с благостной улыбкой ответила, что будет в полном восторге.
– Я иду не для того, чтобы стать ангелом, Рози, – предупредил он, – мне не это нужно.
Но она только рассмеялась и взяла его за руку:
– Ты уже ангел, Луис. Не волнуйся. Я только рада буду привести тебя к благодати!
После хорового пения наступал черед уроков мира, когда празднующие сидели в молчании, покуда один из них не мог более сдерживать слов. Луис решил, что уроки ему нравятся. Никто не выступал долго – кто-то делился радостью, кто-то горем или страхом, искренне ожидая сочувствия. Когда он впервые посетил увеселение с Розой, та встала и заявила: «Я так рада, что мой дорогой друг Луис пришел к нам!» – и люди с улыбками поглядывали на них. Бывали, конечно, заранее подготовленные речи о благодарности и обязательной радости, но чаще люди говорили от чистого сердца. На последнем собрании старик, чья жена недавно умерла, сказал: «Я знаю, что Ада летит во благодати, но мне одиноко, когда я бреду по коридорам без нее. Научите меня не скорбеть по ее радости, если знаете как».
Сегодня выступающих было немного, а те, что находились, несли банальщину – наверное, потому, что собрание посетил архангел. Те порой заглядывали на домашние или квартальные увеселения, чтобы прочитать короткую проповедь. Иной раз это бывали певцы, исполнявшие, как это называлось, «благочестия», и тогда слушатели замирали точно завороженные. Луис и сам находил эти песни интересными и сложными как музыкально, так и поэтически. Вот и сейчас он приготовился слушать, когда представили певца – 5-Вань Вина.
– Я исполню новую песню, – промолвил Вин с ангельской простотой и, выдержав паузу, начал.
Аккомпанемента ему не требовалось – его тенор и так был силен и уверен. Этого благочестия Луис прежде не слыхивал. Мелодия лилась свободно, восторженно – судя по всему, то была импровизация на основе нескольких сходных музыкальных фраз. Но слова контрастировали с музыкой – краткие, загадочные, притягательные.
Око, что видишь ты?
Бездну и тьму.
Ухо, что слышишь ты?
Молчание и тишину.
Душа, ответь, что есть смерть?
Тишь, и тьма, и вовне.
Да очистится жизнь!
Лети к вечной радости,
О сосуд благодати!
Три последние строки взмывали ввысь привычными торжественными нотами, но песня вставала за их спиной черной тенью,
