Сергей Агафонов - Кодограмма сна

– Давай, птенчик, помянем за все хорошее твоих хозяев, безвременно павших за право других свободно высказывать свое мнение… – печально сказала Авдотья и большими глотками осушила свой бокал.

Пидорас, напротив, пил медленно маленькими глоточками, растягивал удовольствие.

– Куда ж ты теперь? – ласково погладила девушка пидораса по напомаженой головке и неожиданно для себя обнаружила, что в головку вставлено металлическое кольцо, а с кольца свисает цепочка.

Пидорас помалкивал. Авдотья дернула за цепочку. Никакой реакции. Еще раз дернула художница. Пидорас поставил недопитый стакан на стол и улыбнулся. В третий раз дернула за цепочку девушка и сразу в четвертый без промедления… Пидорас взвился, рассыпая вокруг себя маленькие зеленые молнии, к потолку, и обратился в красного петуха. Закукарекал, закукарекал и стал надуваться. Надувался, надувался, пока не превратился в огромный красный в лиловых прожилках шар, занявший всю кухню. Авдотья еле успела от него в коридор спрятаться, такой он был жаркий. Художница от неожиданности всего происходящего стала про себя читать памятку туриста, отъезжающего заграницу. В этот момент шар и взорвался…

40

На огромном пустыре, изрытом гигантскими строительными машинами, мальчики и девочки, одетые по консервативной моде частных школ, – светлый верх, темный низ, – водили хоровод вокруг большой лужи. В луже лежало исполинское металлическое яйцо, покрытое коростой гари. В верхней части яйца виднелся открытый люк. Из него к бурым предрассветным небесам поднимался столб зеленого пара и доносился вой на чрезвычайно низкой ноте. Время от времени кто-то внутри яйца визгливо вскрикивал. В такие моменты хоровод рассыпался – мальчики и девочки прятались за кучами строительного мусора. Через некоторое время хоровод возобновлялся. Мальчики и девочки водили его в глубоком молчании с очень серьезными, даже мрачными лицами. Иногда только споткнувшийся об кусок арматуры тихонько выругается: "Черт возьми!", и то потом извинится. Мальчики и девочки происходили, вероятно, из ближайшего микрорайона, высившегося неподалеку за прозрачной березовой рощей серой громадой в редких крапинках электрического света, потому что в это ноябрьское утро легко одетым детям было, без сомнения, холодно и они нет-нет, да поглядывали в сторону жилья, мечтая о кружке горячего какао, и заботливой материнской руке, поправляющей сбившееся одеяло. Что же привело этих детей в неурочный час в место, мало приспособленное для разумных игр? Этот вопрос занимал и Авдотью Стожарову, ставшую невольной свидетельницей загадочного обряда на первый взгляд обыкновенных школьников-ботаников. После посещения квартиры Вариных, безвременно угасших в неравном противостоянии с тоталитарным социумом, и таинственного исчезновения их домашнего пидораса девушка бросилась опрометью из нехорошего места, шагнув в окно с восьмого этажа. Но она не разбилась насмерть, а угодила в кузов, как на зло, проезжавшего мимо большегрузного самосвала одного из заводов органических удобрений. Погрузившись по горло в мягкую пудрообразную субстанцию вместо того, чтобы размазаться о мостовую, девушка поняла, что завета "жить быстро и умереть молодым" и на этот раз исполнить не удастся. Самосвал вместе с художницей проследовал на окраину, где на глухом пустыре освободился от своего груза. Таким образом хитрожопые менеджеры завода решали проблему поддержания приемлемых цен на свою сезонную продукцию. Отряхнувшись от пудры, которая еще недавно была политической элитой общества, Стожарова отправилась в сторону города и наткнулась на пресловутый хоровод вокруг обгоревшего, наверняка в нижних слоях атмосферы, металлического яйца.

– Что вы тут делаете? – спросила Авдотья ближайшего к себе ребенка.

– В оцеплении мы тут… – мрачно просипел синий от холода пацан.

– А чего оцепляете? – продолжала удолетворять художница свой интерес.

Отвечала ей бледная, как смерть, пацанка:

– Марсиане прилетели…

– Да ну! Надо же. Мы к ним полетели, а они к нам…

– Вот те ну! – грубо оборвал девушку другой синий пацан, – они земных баб пялят, а мы на шухере от ментов стоим…

– Но почему вы? – изумилась Стожарова.

– Потому что Белинскому и Гоголю предпочитали фантастику и книжки про приключения… – объяснила ей вторая бледная как смерть девочка.

– Какой ужас! – воскликнула Авдотья и стала тереть глаза, надеясь что это все ночной кошмар, сейчас она проснется, пойдет выпьет пива и наконец закончит писать пейзаж "На жнивье"…

В этот момент из яйца выскочил омерзительный жирный паук и, вращая десятками злобных, ненавидящих все земное глаз, бросился на художницу. Дети остановили хоровод и спокойно наблюдали, как похотливое инопланетное насекомое пытается овладеть пусть несколько помятой и грязненькой, но довольно симпатичной землянкой. Монстр был уже не далек от своей цели как воздух пустыря рассек, словно молния, молодой мускулистый человек в голубом облегающем спортивном костюме, наподобие тех, что носят лыжники. Костюм дополняли оранжевая купальная резиновая шапочка, черный плащ и зеленые ласты. На груди молодца сияли две буквы: "С" и "П".

– Супер-пупер! – вскричали дети и стали рукоплескать, прыгать и свистеть.

Тот, кого они назвали Супер-пупером, учтиво поклонился и задал бесстыжему пауку хорошую трепку. Паук, противно пища, позорно бежал с поля боя, оставив победителю 8 из 16 лап и 34 из 76 глаз. Воодушевленные победой Супер – пупера, дети бросились преследовать злодея и проникли вслед за ним внутрь яйца. Оттуда только пух и перья полетели…

В это время Супер-пупер помог Авдотье подняться и стал отпаивать горячим сладким чаем с молоком. Таким образом девушка смогла поподробнее рассмотреть своего спасителя и в результате чуть не поперхнулась. Перед ней в лучах восходящего солнца стоял собственной персоной Билл Гейтс, он же Андрей Софронов, он же отец Нафани и до недавнего времени нехороший человек…

41

Лизавета Пална пошла работать уборщицей в арт-галерею "ОГИЗ" не от хорошей жизни.

– А как я на одну пензию проживу? – делилась она со своими товарками, сидя в клубе ЖЭКа на собрании ячейки старперов, – чаю, сахару, хлеба, керосину, мыльца потребиловка, положим, на членскую книжку нормально отоваривает… Спасибо, дорогому и любимому товарищу Нафане! А ведь еще макарон, крупы, маслица, когда и сливочного, надо? Надо! Мясца в щах сварить, колбаской побаловаться… Тоже надо. На танцы в клуб сходить, в библиотеку прессу полистать или вот как сейчас за картишками и стаканчиком бренди посидеть, – надо?. Надо… А еще надо абонемент в консерваторию выкупать, оперу, хоть раз, за сезон посетить… К Ильичу на поклон на октябрьские, на Пасху в ХСС… Все надо… А везде денег просят! А летом в Прагу на Кафкарад, либо в Берлин на Лавпарад – опять деньги! А художники мне хорошо платят. Вот я даже платьишко новое справила, от Пако Рабанна на выход. Ишь, как брякает, да проблескивает, чистый авиационный люминий… А так бы век мне не видать этих художников! Лохматые, немытые, сквернословящие… А пьют! Ужас… И бабы у них не чище. Бюстгальтеров не носят, табак курят, голыми коленками так и сверкают, так и сверкают, сношений извращенных ищут… Только один мне из них понравился. Чистенький такой, уважительный… Как придет в галдарею, калоши снимет, в уголку оставит. Всегда на чай подает, не жадничает… Выставка у него какая-то человечная была. Привел он с собой, как сейчас помню, бригаду плотников. Оне ему живо досок нарезали, стеллажей настроили. Я уж испугалась… Думаю, и этот будет в стеклянных банках дохлых тритонов, али фекалии свои выставлять… Ан, нет, книжек привез. Аккуратненько так расставил по полочкам обложкой к зрителю и ушел. Красота и порядок! Только публика чертова не оценила. У меня и работы, почитай, ден пять не было. Только за козлом одним блевотину подтерла… И то сказать хорошо. Годы уж не те, чтоб перед каждым ошметком или фантиком кланяться. А тут, глядь, на уикенд иносранцы заваливают. Мне всегда их жалко было. Нам потребиловка керосинчику с чайком, а то и ситчику когда ни то, а подкидывает, слава Нафане, а им кто ж при капитализме подмогнет… То-то все оне прозрачные, да зеленые с голодухи, в отрепьях, да в опорках по Москве побираются Христа ради. И эти, думаю, за милостыней пришли или своровать чего. Я уж им хлебца подала и хотела гнать ссаными тряпками, ибо не велено у нас фулиганичать, как один, на попа-расстригу похожий, увидал стелажики с книжатами и заверещал, заверещал по не нашему, а потом на голову встал и опысался. Другие не хуже выступили. Верещали все: "Кайф, анкл сэм! Кайф, анкл сэм!" Понравилось им, значит. Я куратора позвала. Куратор у нас женчина. Бестыжая, страсть! Вышла к ним она голая на таких вот каблучищах… Ей богу не вру. А по губищам сперма текет. В одной руке у нее бараньи ножницы, а в другой член мужской. Стало быть с новым художником детали новой вытставки обсуждала… И лобок у нее бритый… Вышла, папироску смолит, те щурятся, краснеют, да все глаза в сторону отводят, но до чего-то по иносранному договорились, потому как на следующий день выставку собрали в один контейнер, автора связанного доставили с кляпом во рту и пластырем на глазах, туда же запихнули и отправили в турне по Скандинавии, я слово знакомое приметила – "Фареры", где с Покрова маргарину не видали, СМИ сообщали, а к культурке-то, понимаешь, все ж тянутся… Я одну книжечку при погрузке по тихому сперла почитать. От одной то с них не убудет, а нам пожилым людям все развлечение. Или мы не заслужили – не заработали? Давай, подруги, разбирай…