Григорий Гребнев - Тайна подводной скалы (Сборник)

Подле субмарины выстроились в ряд десять больших металлических скафандров, которые стояли на своих трубоподобных собственных «ногах», напоминая фантастических роботов[2] и громоздкие рыцарские доспехи. Их осматривали техники: раскрывали металлическое «нутро» скафандров, снимали и привинчивали вновь огромные шлемы, проверяли приборы и установки, телефон и сигнальный акустический прибор, два фонаря, один большой, нагрудный, защищенный сверху козырьком, другой малый — на «лбу» шлема. Особенно тщательно проверялась комбинированная силовая установка, состоявшая из небольшой, но со значительным коэффициентом полезного действия газовой турбины замкнутого цикла и мощных угольных аккумуляторов, приводивших в действие турбину. Это была последняя модель сверхглубинного скафандра, выпущенного недавно советским заводом подводных приборов и механизмов «Океанстрой». Назывался скафандр «водоходом». Водоход передвигался по грунту при помощи выдвижных огромных труб со ступнями, залитыми свинцом.

Двумя верхними конечностями, снабженными автоматически выдвигаемыми клешнями, ломами, сверлами, молотами и даже… объективом фотоаппарата, он мог рыть и долбить самый твердый грунт, сверлить, переносить тяжести, фотографировать и выполнять другие сложные операции. В одно и то же время это был скафандр, батисфера и миниатюрная подводная лодка. Водоход по воле водолаза или гидролога мог повиснуть неподвижно на любой глубине, а затем всплыть, превратиться в моторную лодку и с большой скоростью добираться, куда потребуется помещающемуся в нем «пассажиру».

Но самым замечательным достижением советских изобретателей в этом удивительном механизме была, конечно, его броня, сооруженная из нескольких слоев крепчайшей стали, способной выдержать любое давление, а к броне этих отправляющихся в опасный рейд скафандров добавлен был еще слой бористой стали, предохраняющей от радиоактивных лучей. Небольшая установка на спине водохода очищала воздух внутри скафандра от углекислоты и обогащала его кислородом.

Ветлугин, Столяров и Рума три дня перед тем обучались управлению скафандрами в воде и вне воды. Мерс же заявил, что он «с этой штукой хорошо знаком».

Цыбулькин и дед Андрейчик подошли к одному скафандру, он уже был осмотрен техниками и ждал погрузки на субмарину. Старый радист постучал согнутым пальцем по его вороненой броне:

— Вот тебе на! — сказал он, с уважением глядя снизу вверх на скафандр, казавшийся ему великаном. — Очень крепкая кукла. Сама руками и ногами действует, на ходу кислород для дыхания вырабатывает…

Цыбулькин с интересом оглядел скафандр:

— А если, к примеру, гамма-лучи или фауст-патрон? — деловито спросил он.

— От лучей и всяких патронов ей делается только щекотно.

Дед Андрейчик засмеялся:

— Пожалуй, Шайно не обрадуется, когда эти куклы придут к нему в гости.

— Точно, — подтвердил Цыбулькин, но, вспомнив о другом, вздохнул: — Забраковали! Можно сказать, перед самым исполнением моей мечты, Степан Никитич…

Вдруг Цыбулькин увидел один скафандр, у которого брюшная «дверца» была открыта. Он с минуту завороженно глядел на эту дверцу, потом толкнул деда Андрейчика в бок и, кивнув на открытый скафандр, тихо сказал:

— А что, если…

Дед Андрейчик сразу же понял, на что намекал Цыбулькин, и огляделся по сторонам: вблизи никого не было.

— Обнаружат… — нерешительно сказал старик.

— Так что же?… Здесь обнаружат — выгонят. В походе обнаружат — за борт не вышвырнут. А от меня, кроме пользы, они ничего не увидят.

— Что и говорить, верно, — согласился дед Андрейчик. — Но все-таки это нехорошо, не по-комсомольски, Ваня.

— Мне бы только до Шайно или Фау добраться, Степан Никитич, — взволнованно зашептал Цыбулькин. — А там я их по-комсомольски за шиворот возьму.

Цыбулькина вдруг осенила какая-то мысль:

— Знаете что, Степан Никитич? Я там в один скафандр с Румой влезу. Он ведь маленький.

Старик, отвернувшись, проворчал себе в усы:

— Меня здесь не было. Я ничего не видел. — Оглядевшись, он зашипел: — Да лезь же ты, кикимора, скорее!..

Цыбулькин мгновенно нырнул в брюхо стального гиганта и скорчился там в три погибели. Дед Андрейчик захлопнул дверцу и с равнодушным видом отошел в сторону…

Вскоре матросы стали на блоке подавать скафандры прямо в грузовой люк субмарины.

Ирина, Ветлугин и Рума стояли отдельно. Ирина гладила по голове смуглого мальчика и говорила мужу:

— Береги себя, Володя. Береги его…

Ветлугин крепко сжал руку жены:

— Не тревожься, Рина. Мы вырастим их как братьев.

Немного поодаль стояли Столяров и Одарка. Молодой геофизик держал руку девушки в своей руке:

— Мне очень не хочется, чтобы вы шли с нами в этот рейс, Одарка.

Одарка смотрела на него с улыбкой:

— А помните, как вы однажды еще на Арктании сказали мне, что я непременно побываю на вершине открытой мною скалы? Вот ваше предсказание и исполняется.

— Но вы подвергаете себя большому риску.

— С вами? Нет! Я, кажется, убедилась, что вы очень храбрый молодой человек, — смеясь, сказала Одарка.

Сигнал, подобный мелодичному звуку горна, прервал их разговор.

Хмуро насупившись, прошагал на палубу субмарины Мерс в сопровождении матроса.

Серебряков крепко пожал руку Ветлу гину:

— Счастливого пути, Владимир Петрович!

— Спасибо, Григорий Антонович.

Раздался второй сигнал. Все отбывающие вошли в субмарину и прильнули там к иллюминаторам.

Крышка люка захлопнулась, и, погружаясь в воду, субмарина пошла вдоль туннеля к выходу в море…

XIV. ИДЕЯ ДЖАЙНА ФАУ

Юра прислушался к шагам за дверью: «Что это их так много там собралось? — подумал он. — Парад у них, или собрание?…»

Мальчик тоскливо огляделся вокруг. Его темница напоминала пещеру: темные из грубо отесанного камня стены, каменный пол, ни одного окна; сбитый тюфяк, служивший маленькому пленнику постелью, валялся в углу. Грубый стол с кувшином воды и куском черствого хлеба и сам Юра, сгорбившийся на табурете, — все это тускло освещалось светом аргоновой плошки-колбочки, мерцавшей на потолке.

Мысли мальчика вяло плелись одна за другой и расплывались, не додуманные до конца. Общая вялость и апатия у Юры пришли на смену бурной тоске первых дней плена, когда он бегал по своей темнице, стучал в дверь и требовал, чтобы его «немедленно выпустили, иначе им не поздоровится». Он грозил рассказать отцу и деду Андрейчику все-все.

Его угрозы и плач слышал только молчаливый тюремщик, появлявшийся два раза в день в камере. Потом Юра притих, он долгими часами бесцельно бродил по своей темнице, или сидел, сгорбившись, на табурете.