Джули Кагава - Железный король

Я воззрилась на отражение, не способная ничего понять; голова пошла кругом.

«Нет! — вопил мой разум, яростно отвергая увиденное. — Это не ты! Не ты!»

Пол подо мной закачался. Мне не хватало воздуха. Весь ужас, весь страх, возбуждение и переживания последних двух дней разом настигли меня. Все закружилось перед глазами, комната опрокинулась, и я упала в забытье.

ЧАСТЬ II

11

ОБЕЩАНИЕ ТИТАНИИ

— Меган? окликнула мама из-за двери. — Вставай! В школу опоздаешь.

Я с ворчанием зарылась в одеяло. Что, уже утро? Похоже на то. Мутный серый свет брезжил за окном моей спальни, на будильнике 6.48.

— Меган! — прикрикнула мама и на этот раз громко постучалась. — Ты проснулась?

— Да-а! — взвыла я. Хоть бы она отстала!

— Поторапливайся! Автобус пропустишь.

Я неловко выпросталась из постели, нацепила на себя какую-то одежду, выбрав из груды футболок на полу ту, что почище, и схватила рюкзак. Из кармашка на одеяло выпал мой айпод. Я непонимающе нахмурилась: почему плеер мокрый?

— Меган! — опять раздался мамин голос, и я закатила глаза — Уже почти семь! Если проспишь автобус и мне придется везти тебя в школу, тогда ты гулять в ближайший месяц не пойдешь!

— Ладно, ладно! Иду уже! — Я протопала по комнате и распахнула дверь.

В дверном проеме стоял голубокожий Итан, морщинистая мордочка его кривилась уродливой гримасой. В руке он сжимал мясницкий нож, перемазанный кровью.

— Мамочка поскользнулась, — прошептал он и вонзил нож мне в ногу.

Я с воплем проснулась.

Зеленоватые языки пламени метались в очаге, отбрасывая призрачные блики по всей комнате. Чуть дыша, я снова опустилась на прохладный шелк подушек. Кошмар приснился...

Я при дворе короля фейри, такая же пленница здесь, как злосчастный Пак в клетке. Настоящий Итан до сих пор неизвестно где, ждет спасения. Как он там? Страшно ли ему? А как со злобным подменышем справляются мама и Люк? Хоть бы мама пострадала не сильно, хоть бы подменыш больше никому не навредил!

Лежа в роскошной постели в волшебном королевстве, я подумала еще кое о чем. Мысль родилась из слов Оберона: «Тот, кого ты называешь папой, тебе не отец. Твой отец — я».

«Не отец», а не «не был отцом». Как будто Оберон знал, где он. Как будто папа все еще жив. Сердце забилось от возбуждения. Я так и знала! Наверняка он где-то в Волшебной стране. Может, где-то близко! Если б нам только встретиться!

Ладно, все по порядку. Нужно отсюда выбираться.

Я села... и уставилась в бесстрастные зеленые глаза Лесного владыки.

Он стоял спиной к камину, и его лицо в неровном свете пламени казалось еще более чужим и призрачным. Длинная тень его ползла по комнате, рога двурогой короны тянулись ко мне поверх одеяла. Глаза в темноте по-кошачьи светились зеленым. Заметив, что я проснулась, он кивнул и поманил меня изящной дланью с длинными пальцами.

— Встань. — В тихом голосе звенела властность. — Подойди ко мне. Давай поговорим, дочь моя.

Я собралась огрызнуться, мол, я тебе не дочь, но слова застряли в горле. Краем глаза заметив зеркало на туалетном столике, я вздрогнула и отвернулась: глядеть на свое длинноухое отражение не хотелось.

Откинув одеяло, я обнаружила, что одета совсем иначе. Вместо измятых штанов и замызганной футболки, которые я не снимала уже два дня, меня нарядили в кружевную белую сорочку. А перед этим, похоже, хорошенько искупали. Более того, в изножье кровати красовался мой новый наряд: до нелепости пышное платье, усыпанное изумрудами и сапфирами, а также накидка и длинные, по локоть, перчатки. Я покривилась от такого ансамбля и спросила Оберона:

— Где моя одежда? Настоящая?

Лесной владыка высокомерно хмыкнул.

— Я не терплю одежды смертных при моем дворе, — негромко заявил он. — Пока ты здесь, тебе следует носить то, что подобает твоему происхождению. Твои смертные тряпки я приказал сжечь.

— Что?!

Оберон сузил глаза, и я испугалась, что зашла слишком далеко. Видимо, повелитель Благого двора не привык ни перед кем отчитываться.

— Прошу прощения, — пробормотала я и выскользнула из постели. Об одежде после подумаю. — Так о чем вы хотели поговорить?

Лесной владыка вздохнул и недовольно вперился в меня взглядом.

— Ты поставила меня в сложное положение, дочь, — промолвил он, отвернувшись к очагу. — Ты единственная из моих отпрысков появилась в нашем мире. Странно, что тебе удалось протянуть так долго, даже под присмотром Робина.

— Отпрысков? — Я моргнула. — Значит, у меня есть братья и сестры? Сводные?

— В живых никого, — раздраженно отмахнулся Оберон. — И никого из этого столетия. Твоя мать — единственная из всех людей, кто привлек мой взор за два последних века.

У меня внезапно пересохло во рту. Я с нарастающей злостью уставилась на Оберона.

— Зачем? — воскликнула я. Он надменно изогнул тонкую бровь. — Почему она? Ведь она уже была замужем за моим папой? Вы об этом подумали?

— Нет. — Оберон смотрел безжалостно и равнодушно. — Какое мне дело до человеческих ритуалов? Мне не нужно позволения, я беру что захочу. К тому же, будь она по-настоящему счастлива, я бы не сумел ее увлечь.

«Сволочь!»

Я прикусила язык, чтобы не наговорить от злости лишнего. Я же не самоубийца, хоть и пришла в бешенство. Оберон прищурился, будто услышал мои мысли, и долго разглядывал меня, как бы напрашиваясь на грубость.

Мы не спускали глаз друг с друга несколько ударов сердца; вокруг клубились тени, а я силилась не отвести взгляд. Впустую: смотреть на Оберона — все равно что стать лицом к лицу с надвигающимся ураганом. Я поежилась и первая опустила глаза.

Через миг лицо Оберона посветлело, губы изогнулись в легкой улыбке.

— Ты так похожа на нее, дочь, — продолжил он, а в голосе слышались и гордость, и смирение перед свершившимся. — Твоя мать — невероятная женщина. Будь она из волшебного народа, ее картины бы ожили на холсте, столько души она в них вкладывала. Когда я наблюдал за ней в парке, я почувствовал ее тоску и одиночество. Ей хотелось большего от жизни! Хотелось чего-то необычайного.

Я не желала этого слушать, не хотела, чтобы он испортил идеальные воспоминания о моей прежней жизни. Я хотела верить, что мама любила папу и всю жизнь принадлежала только ему, что мы жили счастливо... Я не хотела слушать о мамином одиночестве, о том, что она пала жертвой волшебных фокусов и чар. От брошенной как бы невзначай фразы прошлое мое рассыпалось на беспорядочные осколки, и мне почудилось, что я совсем не знала мать.

Я рухнула на постель.

— Я выждал месяц, прежде чем явился ей, — продолжал Оберон, словно не замечая моих страданий. — Я изучил ее привычки, ее чувства, каждый дюйм ее тела. А потом, когда все же открылся, показал ей только отблеск своей природы; мне хотелось посмотреть, пойдет ли она навстречу небывалому или уцепиться за смертное недоверие. Она приняла меня с готовностью, с безудержной радостью, как будто только и ждала моего появления.