Орсон Скотт Кард - Тень Гегемона. Театр теней (сборник)
– А какой был бы трудный ответ?
– Мы скрывались от детей с самого начала, – сказала она. – И вряд ли нас может удивить или возмутить то, что они с самого раннего детства научились быть скрытными.
– И что вы скрываете?
– Мы детям своим не говорили, так почему я тебе должна говорить? – И она тут же сама ответила на свой вопрос: – Были бы здесь Валентина и Эндер, думаю, им бы мы сказали. Я даже пыталась объяснять Валентине, пока она не уехала к Эндеру туда… в космос. У меня это очень плохо получилось, потому что раньше я никогда не пыталась сказать это словами. Давай я просто… давай я сначала… скажу так: мы собирались рожать третьего ребенка, даже если бы МЗФ нас об этом не просил.
Там, где вырос Боб, с законами об ограничении рождаемости не очень считались – уличные дети Роттердама были лишними людьми и отлично знали, что по закону никто из них не должен был родиться, но, когда голодаешь, трудно сильно переживать по поводу того, будешь ли ты учиться в самой лучшей школе. И все же, когда законы были отменены, он прочел о них и понимал, что значило решение Виггинов завести третьего ребенка.
– И зачем бы вы это сделали? Это принесло бы вред всем вашим детям. И сломало бы карьеру каждого из вас.
– Мы очень старались не делать карьеры, – ответила миссис Виггин. – И не с карьерой нам было бы страшно расстаться. Это была не карьера, а просто работа. Понимаешь, мы люди религиозные.
– В мире полно религиозных людей.
– Но не в Америке, – сказала миссис Виггин. – Здесь мало фанатиков, которые пойдут на такой эгоистичный и антиобщественный поступок, как завести больше двух детей ради каких-то завиральных религиозных идей. И когда Питер в младенчестве показал такие потрясающие результаты тестов и его взяли на заметку, для нас это было крушение. Мы хотели быть незаметными. Хотели исчезнуть. Мы были очень выдающимися людьми когда-то.
– Меня удивило, почему родители таких гениев сами не сделали заметной карьеры, – сказал Боб. – Или по крайней мере не заняли заметного положения в обществе интеллектуалов.
– Общество интеллектуалов! – презрительно произнесла миссис Виггин. – Американское общество интеллектуалов никогда не было особенно блестящим – или честным. Это овцы, безропотно следующие интеллектуальной моде десятилетия и требующие, чтобы все шли за ними шаг в шаг. Каждый должен быть открыт и толерантен по отношению к тому, во что они верят, но боже упаси их когда-нибудь согласиться, даже на миг, что кто-то, кто с ними не согласен, может хоть как-то быть рядом с истиной.
В голосе звучала горечь.
– Я слишком желчно говорю, – заметила она сама.
– Вы жили своей жизнью, – сказал Боб, – и потому считаете себя умнее умных.
Она чуть напряглась.
– Да, такой комментарий помогает понять, почему мы никогда ни с кем не обсуждали своей веры.
– Я не собирался язвить, – сказал Боб. – Я считаю себя умнее всех, с кем сталкивался, потому что я жив. И должен был бы быть глупее, чем я есть, чтобы этого не понять. Вы по-настоящему религиозны, и вам неприятен факт, что вы скрываете свою религию от других. Это и все, что я сказал.
– Не религию, а религии, – поправила она. – У нас с мужем даже разные конфессии. Иметь большую семью, повинуясь Богу, – вот почти все, в чем мы были согласны. И даже при этом мы придумывали изощренные интеллектуальные оправдания для нарушения закона. Прежде всего, мы не считали, что от этого будет вред нашим детям. Мы хотели вырастить их верующими.
– И почему же вы этого не сделали?
– Потому что в конечном счете оказались трусами. За нами следил МЗФ, и вмешательство могло бы быть постоянным. Они бы вмешивались, чтобы проверить, что мы не учим детей ничему такому, что помешает им выполнить ту роль, что в конце концов досталась вам с Эндером. Вот тогда мы и стали скрывать свою веру. Даже не от наших детей, а от сотрудников Боевой школы. Для нас было таким облегчением, когда они сняли наблюдение с Питера! А потом с Валентины. Мы считали, что все уже позади. Мы хотели переехать куда-нибудь, где к нам не будут плохо относиться, и завести третьего ребенка, и четвертого, и вообще сколько получится, пока нас не арестуют. Но они пришли и заказали нам третьего ребенка, и нам незачем стало переезжать. Понимаешь? Мы поленились и испугались. Если Боевая школа дает прикрытие нашему желанию завести третьего ребенка, так почему бы и нет?
– Но ведь они забрали Эндера?
– Когда они его забрали, было уже слишком поздно. Поздно было растить Питера и Валентину в нашей вере. Если не научишь ребенка, пока он еще маленький, в глубине души у него веры не будет. Приходится надеяться, что он придет к вере позже, сам. От родителей вера может прийти, только если начать в самом раннем детстве.
– Внушать детям веру?
– Это и есть роль родителей. Внушать детям те ценности, по которым ты хочешь, чтобы они жили. Так называемые интеллектуалы без малейших угрызений совести внушают в школах нашим детям свои глупости.
– Я ничего плохого не хотел сказать.
– И все же выбирал слова, подразумевающие осуждение.
– Извините, – сказал Боб.
– Ты все же еще ребенок. Как бы ты ни был талантлив, приходится воспринимать позиции правящего класса. Мне это не нравится, но такова жизнь. Когда они забрали Эндера и мы наконец смогли жить без пристального надзора за каждым словом, которое мы обращали к своим детям, оказалось, что Питер уже полностью прошел обработку школьными глупостями. Он бы ни за что уже не согласился с нашим планом. Он бы нас выдал. А мы бы потеряли его. Так разве мы могли отречься от своего первенца, чтобы родить четвертого ребенка, или пятого, или шестого? Иногда мне кажется, что у Питера совсем нет совести. Мало кто так нуждается в вере в Бога, как Питер, но он не верит.
– Может быть, он бы и так не верил, – сказал Боб.
– Ты его не знаешь, – возразила миссис Виггин. – Он преисполнен гордости. Если бы мы сумели сделать так, чтобы он гордился своей тайной верой, он бы оказался ее доблестным приверженцем. А так… он не верит.
– И вы даже не пытались обратить его в свою веру? – спросил Боб.
– В какую? – спросила миссис Виггин. – Мы всегда думали, что главным предметом споров в нашей семье будет, какой вере учить детей – вере отца или матери. А нам пришлось наблюдать за Питером и искать способ помочь ему найти… достоинство. Нет, даже больше. Целостность. Честь. Мы следили за ним, как Боевая школа следила за ними тремя. От нас потребовалось все наше терпение, чтобы не вмешаться, когда он заставил Валентину стать Демосфеном. Но вскоре мы увидели, что это ее не переменило – благородство ее сердца стало только тверже в борьбе с властью Питера.
– А вы не пытались просто не позволять ему делать то, что он делал?
Она хрипло рассмеялась:
– Вот смотри, ты считаешь, что ты умный. Тебе кто-нибудь мог помешать? А Питер не прошел тесты Боевой школы, потому что был слишком амбициозен, слишком самостоятелен, чтобы выполнять чужие приказы. И ты нам предлагаешь запрещать ему или препятствовать?
– Нет, я понимаю, что этого вы не могли, – сказал Боб. – Но вы совсем ничего не делали?
– Мы учили его как могли, – сказала миссис Виггин. – Разговоры за едой. Мы видели, как он от нас отгораживается, как презирает наши мнения. И еще мешало, что мы изо всех сил старались скрыть, что знаем все написанное от имени Локка: разговоры получались… абстрактными. Скучными. И у нас не было репутации интеллектуалов. За что ему было нас уважать? Но он слышал, что мы думаем. Что такое благородство. Доброта и честь. И то ли он верил нам на каком-то уровне, то ли сам открывал для себя такие вещи, но мы видели, как он растет. Но… если ты спросишь меня, можешь ли ты ему верить, то я не смогу ответить, потому что… В каком смысле верить? Что он поступит так, как ты хочешь? Ни за что. Поступит предсказуемым образом? Смешно надеяться. Но мы видели у него признаки чести. Видели, как он делает вещи очень трудные, и не напоказ, а потому что считал их правильными и верил в то, что делает. Конечно, быть может, он просто поступал так, чтобы Локк выглядел добродетельным и достойным восхищения. Откуда нам знать, если мы его спросить не можем?
– Таким образом, вы не можете говорить с ним о том, что для вас важно, потому что он вас будет за это презирать, и не можете говорить о том, что важно для него, потому что вы никогда ему не показывали, что понимаете его.
Снова в глазах женщины заблестели слезы.
– Иногда мне так не хватает Валентины! Вот кто был до невозможности честен и хорош.
