Владимир Колин - Последнее перевоплощение Тристана Старого

Кстати, третье свидетельство, которым мы располагаем (содержащееся в отчете, составленном Жаном ле Нуар по случаю допроса Матье Машэ) в этом смысле весьма убедительно. По поручению мнительной Катерины названный Машэ произвел в помещениях замка «некоторые реставрационные работы». Эвфемизм скрывал просто-напросто искусно проложенные в стенах каналы, позволявшие старой королеве подслушивать — а иногда и подглядывать — то, что происходило в «некоторых помещениях». Несмотря на все свое суеверие, Катерина довольно недоверчиво отнеслась к сообщению об исчезновении алхимика. Первым ее предположением было, что Машэне ограничился тем, что ему было поручено, и произвел «некоторые реставрационные работы» также и для других, и в первую очередь — для королевского алхимика. Однако, подвергнутый пыткам, несчастный архитектор умер, так и не выдав тайны двери, через которую исчез Тристан Старый. Ясно, что такого канала просто не существовало, иначе Машэ, отец четверых детей, не задумываясь сказал бы о нем, чтобы спасти себе жизнь. Таково было заключение палача, подтвержденное и присутствовавшим в камере пыток знаменитым Козимо Руджиери, астрономом и доверенным лицом Катерины, старым врагом Тристана, весьма заинтересованным в том, чтобы свести его таинственное исчезновение к искусному обману.

В конце концов вся эта масса доказательств заставила меня убедиться в том, что Сюрси и его люди в самом деле были в келье алхимика, что они видели его и присутствовали при его необъяснимом исчезновении, «испарении», если воспользоваться выражением летописца. Напрашивалось одно-единственное объяснение, и на какое-то время я и в самом деле ему поверил: гипноз. Тристан Старый, в чьей силе внушения я не сомневался (в его биографии несколько раз упоминается о том доверии, которое он с первого взгляда пробуждал во владыках своего времени), просто-напросто внушил то, что хотел, людям, пришедшим по приказу короля, чтобы вынудить его произвести наконец столь давно обещанное и каждый раз откладываемое превращение. Не сходя с места, изобретательный шарлатан создал иллюзию своего исчезновения, чтобы де Сюрси и наемники могли поклясться, что видели своими глазами, как он исчез «вдруг и насовсем». После чего просто-напросто удрал из дворца, топографию которого изучил до мельчайших подробностей.

Повторяю: какое-то время я верил, что мне удалось найти правдоподобное объяснение. Но оно явно компрометировало моего героя, и я испытывал нечто вроде стыда, какое-то наивное разочарование, думая о том, что такой пошлый обман целых четыре века заставлял ученых проливать реки чернил… Я поехал к морю.

Растянувшись на горячем песке, я старался не думать о Тристане Старом. Отделаться от воспоминаний о нем. Сделать так, чтобы он затерялся в голубой безбрежности неба. Я делал немалые усилия, стараясь убедить себя, что не стоит терять на него времени, ведь молодость проходит, и мне остается не так уж много времени для того, чтобы предаваться ее последним радостям. Но Старый забирался вместе со мной в рыбачью лодку, выходил, задумчивый и суровый, из вод Средиземного моря. И сомнения мучили меня с новой силой. Все, что я знал об алхимии и о Тристане Старом, так мало соответствовало сомнительному финалу сыгранного им водевиля… Ведь я считал его аскетом. Мог ли я в таком случае поверить, что он с самого начала решил просто-напросто надуть порочного короля, с ловкостью ярмарочного фокусника обойдя опасности, связанные с наступлением рокового срока? Но во имя чего? Свидетельства современников показывали, что он не скопил никаких богатств, что все свое время он отдавал изнурительным опытам, ел меньше чем монах, и годами расхаживал по залам богатейшего дворца мира в одном и том же кафтане, разъеденном кислотами и опаленном огнем, — постоянный предлог для насмешек Руджиери, чья одежда не уступала в элегантности роскошным нарядам придворных.

На первой странице рукописи, тщательно переписанной Нестором Несцио, старый алхимик фигурирует на прекрасной миниатюре. Строгий и полный достоинства, он кажется одним из святых Феофана Грека.

«Чудес не бывает», — говорил я себе, следя за белым пятном паруса, раскачивающимся между небом и морем.

«Но этот человек не был мошенником…» Я перестал противиться, первым же поездом вернулся в Париж и, как только вошел в библиотеку старик взглянул на меня с моего письменного стола: я сфотографировал его портрет и держал его там, чтобы он все время был у меня перед глазами… В нерешительности я снова взялся за его записки, которые сохранил для нас все тот же верный Нестор.

Там то и дело повторялись формулы Альберта Великого и Раймунда Люлле, которые проверял Старый, делались ссылки на Парацельсиуса, умершего в тот год, когда родился другой великий алхимик, Джамбаттиста делла Порта. Тексты были скорее темными, чем насыщенными, и местами зашифрованными. Таинственные знаки украшали страницы. В двух местах какието непонятные строчки появились между строфами молитв, когда я согрел пергамент. Я переписал их, и буквы тут же исчезли с четырехсотлетнего оригинала — как символ гибели того, кто их выдумал. Но достаточно было согреть скорежившуюся страницу, чтобы они появились снова, в то время как Тристан Старый исчез навеки…

Тогда я решил воспроизвести опыты в соответствии с указаниями старинного текста. С удивлением обнаружил я, что ни один химик ни разу не проявил подобного элементарного любопытства. Работы этих пионеров химии, открытия которых использовала современная наука, оставались неизученными как раз теми людьми, которые могли бы лучше всех оценить их изобретательность, обнаружив на запыленных страницах ряд формул, над которыми до сих пор бьются ученые нашего времени. Примеры открытий нашей эпохи, случайно отысканных в забытых старинных рукописях, многочисленны, и я не намерен приводить здесь их впечатляющий список.

Я не надеялся получить сказочный результат, для достижения которого, казалось, недостаточно было целой жизни, а хотел лишь уяснить себе, к чему стремился угрюмый старик, так недоверчиво взиравший на меня с фотографии. Я с трудом собрал все необходимое: агатовую ступку (случайно найденную у антиквара), тигеля и указанные ингредиенты, достал простейшую печь, по образцу той, что стояла в целости и сохранности в келье Старого, — и начал сражаться с парами Меркурия и мышьякового водорода, погубившими немало алхимиков. Я открыл, что знаменитый лунный луч, при свете которого следовало разводить некоторые вещества, был ничем иным, как сосредоточенным светом, — понятие, неизвестное во времена Старого. Я выпарил полученную жидкость и много раз подряд прокалил ее осадки, хотя — конечно — не мог проделывать все это на протяжении многих лет, как гласили инструкции. Я не надеялся получить знака, свидетельствующего о том, что я на верном пути, кристаллов в форме звезды, после чего следовало дать смеси отстояться и затем «создать тьму» в сосуде, вырезанном из кристалла скалы и закрытом «крышкой быстроногого Гермеса». Еще менее надеялся я получить затем иссиня-черный флюид, называемый «воронье крыло» (я с удивлением обнаружил, что это — цвет электронного газа) и после этого «алхимическое яйцо», которое должно было сложиться и выделиться в воздухе. Я знал, что и на этом процесс не будет закончен. Напротив, самые тонкие операции должны будут начаться лишь теперь: повторные промывания трижды дистиллированной водой, растворение всех этих веществ при низких температурах с помощью катализаторов — месяцы и годы напряженного труда, наградой за который будет столь горячо желанный «проектировочный порошок», называемый также философским камнем и способный превращать металлы.