Сергей Казменко - Любите ли вы яблочный пирог

"ДА", - ответил я. Я боюсь попасть в аварию. И, конечно, не только на Северном шоссе, как Минх. Где угодно. Последнее время я многого боюсь. Боюсь сорваться и наделать глупостей. Боюсь позабыть сделать что-то важное. Боюсь куда-то опоздать, что-то не успеть. Даже думать о некоторых вещах боюсь. Уж очень невеселые мысли возникают. О Минхе, например - ведь я боюсь даже вспоминать о нем. Так, будто и на мне лежит какая-то доля вины в его гибели. Но почему? В чем я-то могу быть виноват?

Минх был у нас руководителем группы психологов. Помню, как приятно было поначалу с ним работать. Он схватывал идеи с полуслова и тут же выдвигал свои, быстро понимал то, о чем говорили ему мы с Марком, и умел четко сформулировать свои требования к программе - любой программист скажет, что это очень редкое качество у тех, на кого приходится работать. Он увлекся идеей проекта не меньше нас с Марком. Может, даже и больше. В конце концов, для нас этот проект был лишь еще одним способом раскрыть возможности, которые предоставляют компьютеры человечеству. Лишь еще одним. Для него же, психолога, это был прорыв в совершенно новые области науки, прорыв, за которым неизбежно должны были последовать поразительные открытия. А то, что мы работали на Следственное Управление, поначалу не волновало ни нас с Марком, ни Минха. У Управления были средства для осуществления проекта и была цель - вполне понятная и благородная цель борьбы с преступностью. Наша программа резко повысит эффективность этой борьбы и даже переведет ее в более гуманное русло - это казалось нам вполне достаточным оправданием для всех возможных издержек. Без применения насилия, без какого-либо давления на подозреваемого, без унизительных допросов, очных ставок, следственных экспериментов, даже без регистрации не зависящих от человеческого сознания реакций организма, применяемой в детекторах лжи, на основе лишь предварительной информации о характере подозрений и ответов самого подозреваемого - ответов вполне конфиденциальных, если они не изобличали преступника - программа наша гарантировала раскрытие истины. Это сулило переворот в следственном деле, а значит, и переворот в деле борьбы с преступностью, и нам казалось, что работали мы на общее благо. До самого последнего времени я был в этом просто убежден. До самого последнего времени. А вот Минх...

"ВЫ ЧАСТО БЫВАЕТЕ В УНИВЕРСИТЕТЕ?"

Странно, но я даже вздрогнул, когда до меня дошел скрытый смысл вопроса. Так, будто бы подсознательно уже ожидал, что вот сейчас программа задаст его. И почему-то боялся этого. Но почему? Университет... Минх пришел к нам оттуда - ну и что? Я сам там когда-то работал. И Марк тоже. Да половина нашей группы - выпускники Университета. Даже больше половины.

Но вопрос задан не случайно. Странно - я ведь давным-давно позабыл о том разговоре. Я и значения-то ему никогда не придавал - и вот вдруг разговор этот всплыл в памяти. Еще одно применение нашей программы оживлять позабытые воспоминания. Хотя бы даже совершенно бесполезные.

Впрочем, программа не станет отвлекаться на воспоминания бесполезные. Уж мне-то это известно лучше, чем кому-либо другому. Нет, вопрос задан со смыслом, и стоит за ним очень многое. Потому что точно с такого же вопроса начал тогда наш разговор полковник. Так и спросил меня: "Вы часто бываете в Университете?" Как будто он не знал этого. Уж кто-кто, а я прекрасно понимал с некоторых пор: за всеми участниками проекта ведется негласное наблюдение, и вся информация о наших связях, нашем образе жизни, наших пристрастиях и привязанностях, наших проступках, наконец, стекается сюда, к полковнику. Я узнал об этом совершенно случайно, хотя, конечно, мог бы и догадаться. И предпочел не распространяться на этот счет. К тому времени я уже прекрасно понимал, что работаю на серьезную организацию.

И речь у нас тогда шла о Минхе. Правда, это я потом понял, что о Минхе. Полковник все-таки мастер своего дела, он способен не хуже нашей программы сбить с толку, и не всегда поймешь, чего же он добивается. Но я-то понял. Он интересовался тем семинаром, который вел в Университете Минх. Раза два я там побывал. Довольно интересные они обсуждали вопросы. Я даже жалел, что не могу посещать семинар регулярно. А полковник... Как я решил тогда, он просто не мог понять, чем же этот семинар занят, как ему с его полковничьих позиций интерпретировать то, что он уже, несомненно, узнал от своих осведомителей. И решил он спросить меня. Возможно, конечно, не меня одного, но так уж получилось, что из всех наших лишь я один побывал на этом семинаре, у остальных не было ни времени, ни желания особенного. И, значит, услышанное от меня сформировало у полковника окончательное мнение о том, чем же Минх занимается в свободное от основной работы время. А ведь полковник никогда не делал ничего понапрасну - это я знал точно. И за мнением его, несомненно, последовало действие...

"НЕТ", - ответил я. Я теперь вообще не бываю в Университете. Мне там больше нечего делать. И некогда мне. И вообще, не желаю я больше думать об этом. Забот и без того хватает.

"ВЫ ЛЮБИТЕ КАРЬЕРИСТОВ?"

Дурацкий вопрос!

"ДА", - ответил я из ехидства. И, конечно, программа учла это мое настроение. И еще одну брешь пробила в моей психологической защите. Что ж, этому можно только радоваться. Тестирование, судя по всему, проходит успешно.

Но радоваться мне совсем не хотелось.

А вопрос-то, кстати, совсем не простой, если копнуть поглубже. Вспомним-ка, кто у нас был после Минха? Шлегер был. Типичный карьерист. Из тех, кто идет наверх не благодаря способностям - такое вообще редко случается - а исключительно за счет искусного послушания.

Марк тогда быстро добился того, что Шлегера от нас убрали. Марк многого умел добиться. Но лучше бы, честно говоря, он этого не делал. Шлегер ведь ничего не потерял, такие вообще никогда не проигрывают. Зато потеряли мы. Потеряли возможность остановиться в продвижении вперед, остановиться и подумать, что же такое мы делаем, что собираемся передать в руки полковника. С некоторых пор этот вопрос беспокоил меня все больше и больше. А Марк - тот, судя по всему, вообще места себе не находил в последние месяцы. Чего стоит хотя бы та статейка, что принес он мне накануне гибели...

"РУКОПИСИ ГОРЯТ?"

"НЕТ", - ответил я быстро. Слишком даже быстро, пожалуй. Почему "НЕТ"? С тем же успехом я мог бы ответить и "ДА". Какая теперь разница? Я и так знаю, что это не риторический вопрос, что вызван он совсем не литературными реминисценциями. Нет - реальной жизненной ситуацией. Я вдруг почувствовал, что совершенно беззащитен перед программой. Даже во рту пересохло от страха, и я с трудом сглотнул. Страх, пережитый вторично, не становится от этого меньше. Наоборот, он лишь возрастает от того, что привычен. Он разрастается в размерах и парализует волю. И человек, подверженный страху, начинает паниковать и совершать глупости. Как я тогда.