Т Пьянкова - Спиридонова досада

- Эк тебя! - крякнул рыжеватый мужичок, словно не Парфену, а ему предстояло перебыть на Шептунах осеннюю ночь. А Улыба все говорил:

- На самой елани я не сдюжил устроиться. Насобирал по осиннику ворох листа и зарылся в него у оборка. Часок-другой передохну, загадал я себе, а там, поднимусь, костерок разведу, поужинаю. Дождик к той поре притих. Так, разве что капля с ветки сорвется. Разок щелкнула, другой, третий... И ущелкало меня в небыль. Уснул я, ажно застонал. И вот мне видится, что сияет вкруг меня красное лето. Через дремоту соображаю: такая благодать приходит к спящему тогда, когда человек околевает. Однако ж уверенность была во мне, что нет, не от внезапной стужи разжарило меня; в самом деле испарно. Не отворяя глаз, пошарил я возле себя, а ворох мой - только не вспыхнет. Тут уж - не до хвори. Сел, гляжу: вся округа светом отдает. Голову поднял, а над еланыо висит, как говорит Хранцузска, медная лохань. Только не лохань, а скорее громадный клещ! Потому как многоног он и многоглаз. И не просто висит, а лапами пошевеливает, а лучами глаз по елани шныряет. Да еще жаром пышет, урчит... Мне бы подняться с вороха-то, бежать бы, а я сижу - рот раззявил. Какого лешего понять в той вражине вознамерился? Она же, на мой интерес, как чихнет! Подняло меня над землей да спиной о валежину - хрясь! Вот на том и память моя заглохла.

- Хребет перешибло? - тихо спросил рыжеватый мужичок, боясь того, что его слова покажутся глупыми.

- Ты чо, брат, опупел? - вставился Кострома. - Кабы Парфену расхватило становую жилу, он бы сщас сидел, толковал бы тут с нами?

- Бывает... - собрался рыжий оправдаться, но его опять перебил целовальник.

- У тебя и то бывает, што кобыла порхает...

- Цыц вы, порхуны! - прицыкнул на обоих почтенный Селиван и повернулся до Улыбы.

- Ну? А дальше?

- Дальше? - переспросил Парфен и по одному лишь ему различимым приметам приступил скорее догадываться, нежели вспоминать. - Дальше, кажется... я и не просыпался на елани, а может и вовсе на нее не выходил... Подозреваю, что вся эта небыль набродилась мне...

- Ни хрена себе бред - мужик на кол надет, - воскликнул целовальник. Вот это побасенка... с поросенка! Как же так, Парфен Нефедыч? Вот ты вошел в тайгу, вот занемог, вот завалился - лежишь, бредишь. Неделю бредишь, другу, месяц, два... и все это чуть не у людей под окнами. Но никто на тебя не натыкается. И вот ты очухался, поднялся, как ни в чем не бывало воротился в деревню. Теперь сидишь перед нами, всяку галиматью собирать - ищешь из выводка выродка, кто бы поверил в твою брехню...

Тут надо сказать, что едомяне старались касаться Спиридону Кострому только тою нуждою, которая доводила их до Ивана Елкина [Иван Елкин - кабак, питейная.]. И все, и ничем больше. Нет, они его не боялись и уважением не тяготились - просто не хотелось наживать лишнего греха, поскольку в каждом человеке видел он только дерьмо и страсть как любил покопаться в нем. И еще... Хотя морда Костромы была занавешена бородой, а все просвечивало в ней что-то такое, от чего пьяным мужичкам хотелось завалить целовальника и пощупать. Пока же Спиридон оставался непроверенным, соглашаться с его мнением никто не торопился.

Но на этот раз кто-то даже пособил ему:

- Парфен Нефедыч, и в самом деле... чо ты наводишь тень на плетень?

А кто-то и поддержал:

- Ты давай-то, обскажи все толком. Чо там тебе ишо набредилось? Может, золота шматок?

- А может, нозьма ломоток?

- Ха-ха-ха!

Но тут рыжий мужик сказал громко:

- Погоди ржать! Дай человеку оправдаться. А ты, Парфен, не суди убогих, оборотился он до Улыбы. - Им, ровно с покойником, один бог судья.

- Ладно баешь, Яснотка, - одобрил его почтенный Кужельник. - Тут весельем и не пахнет. Тут соображать надо, что к чему. Ты и сам понимаешь, - сказал он Парфену, - в твоем случае никакой богатырь живым бы не остался.

- Та-ак, - сделал вывод Кострома. - Кто-то в тайге тобою попользовался. Признайся, что побывал ты на том свете. А теперь явился выходцем. Расскажи: кто тебя послал, зачем? Может, сам сатана снарядил тебя смущать нас? Он тебя и настроил городить тут всяку хреновину...

- Вот вам крест, - поднялся Парфен и осенил себя святым знамением, чего выходец с того света сотворить бы не сумел.

- Ежели я в чем и провинился, - признался он, - то лишь такая на мне тягота: из всего забытого помню, что кто-то шибко сладко меня кормил. И еще... просили петь... А когда пел, спину немного саднило...

- А ну-ка, сынок, - повелел ему Селиван, - покажи спину.

- С большой охотою.

Смахнул Парфен с плеча душегрейку, рубаху задрал - нате, любуйтесь.

Люда глянули - ба-а! Спиниша повдоль таким ли рубцом продернута, что никакого вечера не хватит удивляться.

- Да как же она могла у тебя не болеть?! - Да нешто с тебя шкуру снимали?

- Да и кто ж это столь умело заштопал тебя?

Селиван осторожными перстами прощупал рубец, простучал позвонки, спросил - не больно?

- Нет, - ответил Парфен.

- А ить похоже, что гряда твоя становая в местах трех порушена.

- Это чо ж тогда получается... - опять закрутился Кострома. - Кто же, кроме нечистого, сумел такое чудо сотворить?

- Лунатики, - ответил ему Яснотка. - Разве они глупей сатаны, ежели по небу умеют ездить?

- Ангелы на клещах не ездют, - заспорил Спиридон. - Черти тут...

- Али ты у них в ямщиках? - спросил Яснотка и засмеялся.

- Гляди - узнаем: одним духом со второго яруса-то сдернем.

- Да-а, загадка, - протянул Кужельник и опять спросил:

- Как ты ушел... от лекарей-то от своих?

- Никак не уходил, - признался Улыба. - У околицы сегодня очухался. Сразу-то мне показалось, что я и часу не пролежал. А когда увидел, что по тайге зима гуляет, подивился не меньше вашего.

- И чо ж, и никаких следов не заметил вокруг себя на месте воскрешения?

- Кабы заметил, сказал бы.

- Ну так и скажи! - опять подсунулся Кострома. - Выклади, за каку услугу хвостаты лекаря тебя с того света отпустили?

Его цепляния Парфен больше претерпеть не смог; сказал, одернувши рубаху:

- Я те сщас... отпущу услугу! Отыскался мне - духовник - через трубу проник. Ступай, пса своего исповедуй. Спроси, пошто он у тебя калачи лопает, когда многие ребятишки от лебеды пухнут. Али, по твоим понятиям, ты тем самым создателю услугу творишь?

Да. Стыдил козюлю [Козюля - гадюка] Савва, когда она его кусала... Сумел-таки Спиридон напустить яду в деревенский покой: зашуршал травленый народ. Каждый посчитал полезным сунуться до Улыбы со своей охоронкою.

- Ой, Парфен, Парфен... смотри со всех окон: кабы на твое на чудо не позарилось бы худо...

- Кабы черти деньгой с тебя спросили, холера б с ними. Мы бы за тебя всею деревней выкуп наладили. А ежели поганые пожелают получить твоею душой?!