Ярослав Смирнов - Цитатник бегемота

Профессор и Кляйн молчали. Иван чувствовал себя очень неуютно под их сверлящими взглядами.

— Ну ладно, — разлепил губы Кляйн. — Это легче… проверить. Я займусь этим. Но все равно — вы поступаете в наше распоряжение, будете задействованы в нашем проекте.

— Именно так, — поддакнул профессор. — Вы ведь готовы служить фюреру и рейху?

— Я — солдат фюрера и великой Германии, — отчеканил Иван, мысленно матерясь. — Как только я буду в состоянии держать в руках оружие, я хочу, чтобы меня направили туда, где трудно, туда, где я смогу принести наибольшую пользу…

— Этот момент очень скоро настанет, — несколько зловеще, как показалось Ивану, произнес Кляйн. — Вы сумеете проявить себя на поле битвы…

— Скоро? — очень радостно произнес Иван.

— Скоро, — подтвердил эсэсовец.

— Ну, не так чтобы очень, — вдруг вмешался профессор. — Вы еще здесь полежите…

— А что такое? — недовольно спросил Кляйн. — Он же здоров как бык. Да у меня и в спецгруппе таких здоровяков нет!

«Спасибо на добром слове, — кисло подумал Иван. — Хоть что-то приятное здесь можно услышать…»

— Здоров-то он здоров, — проговорил профессор, — но все-таки… все-таки надо немного подождать…

— Сколько? — немедленно спросил Кляйн.

— Ну… денек хотя бы.

Иван поперхнулся.

— Пока немного введу его в курс дела, — продолжал профессор, — а потом можно будет и отправляться.

— Куда? — чуть было не закричал Иван. Немцы посмотрели на него.

— Узнаете, — коротко сказал Кляйн. — Со временем все узнаете. Фронт и передний край теперь для вас — здесь. Зиг хайль!

— Зиг хайль, — уныло пробубнил Иван.

Кляйн кивнул ему, кивнул профессору, повернулся и, поскрипывая амуницией, вышел вон.

Иван посмотрел на Кугельсдорфа. Профессор, набычившись, глядел на своего пациента. В пустоте его глаз вспыхивали и гасли темные искры.

Ивану показалось, что его тело становится легким, совсем невесомым: оно послушно выполняло волю ветров, разгуливавших по Вселенной и сбивающих с толку планеты и солнца. Кровать, на которой он лежал, плавно повернулась вокруг своей оси, осторожно поднялась в воздух и направилась в далекое путешествие, подобно тому самом кораблю без руля и без ветрил. Бездна сменяла бездну; путь был далек, и требовался отдых: и он наступил, этот долгожданный отдых, когда Иван закрыл глаза, и бесконечны ласковый сон принял его в свои объятия, обещая тишину, пустоту и неспешную ласку временного покоя.

В том же самом сне ему привиделось, что его накорми ли, напоили и вообще всячески за ним ухаживали, исполняя любую прихоть и каждое желание. Это не показалось ему раем, потому что, наверное, не бывает рая для одного Ивана: но все же это был настоящий отдых.

Так продолжалось очень долго: Иван наслаждался неожиданным покоем, которого так мало он видел на своем веку… разве что только во сне. Однако сон есть сон, пуст даже сквозь кровь и пыль, поэтому Ивану это скоро все надоело, и он был рад, когда почувствовал, как кто-то трясет его настойчиво за руку.

Он посмотрел на трясуна. Это был, разумеется, профессор. У Ивана вдруг мелькнуло странное ощущение, что фон Кугельсдорф знает его давным-давно, что они встречались не раз и не два, что профессор что-то хочет ему сказать и вообще чего-то от него, Ивана, ожидает — какого-то действия, ожидает с неимоверным упорством, терпеливость» и уверенностью.

В то же время сам Иван готов был хоть дать трясомую руку на отсечение, что профессора этого он раньше в глаз не видел, в данный момент видеть не очень хочет и когда-нибудь еще увидеть вряд ли пожелает.

Некоторое время Иван и профессор смотрели друг другу в глаза, потом фон Кугельсдорф кривовато улыбнулся сказал:

— Вставайте, барон, вас ждут великие дела!..

Опять дурацкие шуточки, зло подумал Иван и рывком сел, откинув одеяло.

Он стиснул зубы, ожидая приступа головокружения и тошноты, но, к своему удивлению, ничего особо неприятного не ощутил.

Он огляделся. Оказалось, что кровать находится вовсе не в той комнате, где она была раньше: здесь было гораздо просторнее, у стены стоял какой-то агрегат явно медицинского предназначения, на тумбочке рядом громоздились судочки с едой и еще какая-то посуда.

Иван хмыкнул. Значит, его питательный сон был, так сказать, некоторым образом явью… Интересно…

— Одевайтесь, — сказал профессор и жестом указал на стул, на котором была развешена одежда.

Иван встал с кровати, с радостным удивлением чувствуя, как его тело движется легко и свободно, без малейших последствий долгого лежания и предшествующих лежанию тяжелых травм. Он взялся за одежду и обнаружил, что она представляла собою полный комплект черной эсэсовской формы: в петлицах красовались знаки различия, долженствующие обозначать гауптштурмфюрера.

Иван посмотрел на профессора. Тот ласково улыбнулся в ответ: глаза его стали как щелочки.

— Понимаю, понимаю вас, — произнес он и сочувственно покивал, — но и вы поймите: не так просто вернуть все ваши многочисленные награды! Потерпите немного, и все вернется на свои места…

Видимо, Иван не совсем сумел совладать со своим лицом, потому что профессор улыбнулся еще ласковее, похлопал его по плечу и сказал:

— Полно, полно, дорогой барон, не огорчайтесь вы так… Потомок столь древнего рода и такой доблестный солдат, как вы, не должен обращать внимания на такие в принципе мелочи… Да неужели вы не все еще вспомнили?

Иван сделал неопределенный жест рукой и скорчил еще более неопределенную гримасу. Барон, говоришь… ну-ну.

— Собирайтесь, наш дорогой герр Кляйн уже ждет. Пока мы тут за вами ухаживали, он провел кое-какое расследование — по поводу вас… уж извините его: служба такая. Так что если события прошлого еще не полностью восстановилось вас в памяти, то он сейчас освежит ее. В смысле — память.

Последняя фраза прозвучала несколько зловеще: Иван внимательно посмотрел на профессора, но тот улыбался все так же ласково.

Деваться было некуда, и Иван принялся мрачно напяливать на себя одежку, готовясь к новым неприятностям.

Он быстро облачился; форма пришлась точно впору Взяв ремень с висевшей на нем кобурой, Иван почувствовал, что в ней что-то есть: он открыл кобуру и извлек оттуда офицерский П-38.

Не меняя выражения лица, Иван проверил оружие, вытащил обойму, действуя как бы машинально. Все оказало вроде в порядке. Иван слегка повеселел.

Он затянул ремень, поправил фуражку- раз выдали, надо надевать, — и молодцевато щелкнул каблуками до блеска начищенных сапог, оттопырив локти и прижав ладони к бедрам. Получилось неплохо и даже браво: да здравствует советский кинематограф, усмехнулся про себя Иван.