Михаил Татьянин - Он улетел

Многие из этих мыслей пришли мне в голову уже потом, во время мучительных воспоминаний, а тогда я была просто магнитофоном, записывающим устройством, методически фиксирующим все происходящее. В памяти помимо моей воли откладывалось каждое слово этого диалога, нереального, мифического, в странном смешении света земного костра и вязкого зеленоватого света неизвестного мира. Я была парализована, погружена в необыкновенный транс, когда все внутри обостряется во внимании и готовности неизвестно к чему, а внешне - окаменение и безразличие. Это все сделало предчувствие. Я уже тогда знала, чем все кончится, и это было началом страдания. По-моему, каждый человек переживает страдание дважды - когда предвидит его неизбежность и когда оно наступает непосредственно. Или, может, это характерно только для женщин? Наверное, наши истерики не так неожиданны, как считают, они кульминационный пункт этой первой боли, "предстрадания"... Ох, вот видите, к чему приводит самокопание - я все не могу освободиться от мысли, что могла бы тогда что-то изменить, спасти и спастись. Как, я не знаю, но все же мучаюсь этим постоянно. А тогда...

Голос отозвался на Алешин вопрос не сразу. Он помедлил, как бы что-то взвешивая.

- Принимая решение, помните, что это связано с опасностями. Я не могу вам гарантировать ничего - ни времени, ни расстояния, ни успеха. Я лишь знаю, что неизбежно громадное напряжение, истощение всех сил.

Алеша стоял отрешенно, впитывая информацию, а я была благодарна ему за его решение, за то, что он не засомневался во мне, знал, что я пойму его. Необходимо было только одно уточнение. Я почти успокоилась и задала вопрос:

- Почему вы сказали, что лететь должен только один? Мы не можем расстаться, поймите!

Кажется, я в тот момент покраснела, потому что впервые о нашей любви говорила вслух, да еще постороннему. Голос зазвучал внутри, как тяжким молотом вбивая в сознание каждое слово:

- Я немногое понял в ваших отношениях, но мне кажется, что это причинит вам боль. Постарайтесь меня понять. Это не вызвано какими-то техническими ограничениями, это - требование более высокого порядка. Я уже сказал, что мое появление здесь нарушает инструкцию. Я произвожу возмущение в вашей истории, в истории вашей планеты. Трудно предугадать, к каким последствиям оно приведет в будущем, но в любом случае его нужно свести к минимуму. Ваши историки и социологи рано или поздно откроют закон значимости каждого индивидуума, каждой личности в общем течении развития. Изменение, не обоснованное внутренними причинами, хотя бы и в одной микроскопической точке, способно дать целую трассу деформаций в социальных тканях, привести к глобальным нарушениям...

Все во мне содрогнулось, удушливая волна страха сжала горло, подкатила к сердцу. Как же так?!

Алеша растерянно оглянулся на меня. В его глазах тоже была боль и, что самое страшное, знание того, что все уже решено, что это вновь введенное условие уже ничего не меняет в задаче, только боль будет неизмеримо большей. Но жители Земли привыкли к боли, к боли во имя и боли просто так... Особенно - женщины.

Алеша бессильно опустился рядом со мной на траву, погладил мои волосы. Мы оба смотрели вверх. На чуть посветлевшем небе, выстроившись клином, как птицы, плыли облака, ориентируясь на желтый маяк луны. Мне показалось, что Алешины губы беззвучно шевелятся, как будто в молитве, обращенной неведомо к кому. Страх продолжал переполнять меня, но мне хотелось только одного удержать его в себе, не дать перелиться в Алешу, чтобы не сделать ему еще труднее. Ведь боль мужчин проистекает из страха любимых женщин, и легче обоим, если страх удается спрятать.

Алеша усадил меня рядом с собой, он угадал мои мысли (а голос, наверное, тоже их чувствовал и не мешал нам) и, заглядывая мне в лицо - его взгляд уже был запоминающим! - сказал:

- Вот так, малыш, я должен лететь.

Господи, я дорого бы дала, если бы в тот момент могла разреветься, сбросить это ощущение неизбежности и жгучее желание воспротивиться, разорвать цепи долга, разлучающего нас, превращающего нашу любовь в каторжницу, обреченную и не смеющую надеяться на помилование... Но нет, я была суха и тверда, как камень, как русло высохшей реки в пустыне, и только в груди билась неистовая мольба, которую я все равно бы не высказала. Это продолжалось какие-то секунды, а мне показалось - вечность, и эта вечность подарила мне порыв отчаяния и надежды. Я вскочила, я подошла почти вплотную к упругой стене света, я хотела бы увидеть его глаза, не думая о том, что их, вполне возможно, и нет.

- Вы сказали о благе нашей цивилизации, о том, что хотите причинить меньший ущерб, выбираете меньшее зло, но так ли это? Подумайте, вы забираете у Земли ученого, талантливого ученого, которому суждено совершить многие и многие открытия, принести огромную пользу человечеству. Почему должен лететь он, а не я? Почему вы решили без меня, почему? - Дальше кончилась логика и началась истерика, только без слез. - Слышите, вы, я совершенно бездарна, я не нужна здесь, и это я должна лететь, оставьте Алешу Земле, оставьте!

Наверное, тут я потеряла сознание, потому что очнулась на руках у Алеши и только смутно вспоминала, как билась в тяжком припадке боли и бессилия.

- Малыш, ты забыла об одном, - Алеша нежно гладил меня по голове, и вправду как несмышленого ребенка, ничего не понимающего во взрослых делах. Ты ведь много должна сделать для Земли. Ты родишь нашего сына, подаришь планете новую жизнь. Это дороже любого открытия, цель и смысл твоей жизни. Ты воспитаешь его настоящим человеком...

То была правда. Я совсем недавно поняла, что буду матерью. Конечно, это будет сын, похожий на Алешу. Дети - единственное, что остается женам, когда мужчины не возвращаются с войны, из похода, и это - память, это - жизнь.

Голос не тревожил нас, хотя, наверное, наблюдал все так же, изнутри. Интересно, есть ли у них что-нибудь подобное любви? А может, нет даже разницы полов? Что ж, он мог умирать спокойно, он сделал все, что мог. И голос отозвался на мою мысль, он зазвучал, и мне опять, в который раз, показалось, что в его монотонности появился новый оттенок!

- Я рад... кажется, так у вас называется это чувство... рад, что вы проявили милосердие и сострадание. И я угнетен, ибо не предполагал, что это потребует такой цены.

Это же была сказка, фантастический сон, мне нужно было вырваться из него, проснуться, вцепиться в Алешино плечо и не пустить, не пустить, не пустить...

Алеша повернулся, сделал шаг и исчез в мареве светлого треугольника. Я не слышала, чтобы голос позвал его. Очевидно, они продолжали разговор без меня. Я стала не нужна, я оставалась на Земле. Я села на холодный камень перед входом в то неизвестное, что забирало у меня Алешу, моего мужа, и задумалась. Я никогда не подозревала в себе такой способности к размышлению. Сначала я с ужасом для себя обнаружила, что, поступи Алеша иначе, я бы его разлюбила. Или нет, не знаю, но в любом случае между нами была бы эта ночь, и слышался бы в ней этот печальный голос. Нормальная девчонка сейчас бы плакала, визжала, билась о землю, - а я отчетливо, как в планетарии, представила себе планету обладателя голоса - шарик, подвешенный на ниточке, пестро раскрашенный, плывущий под звездным небом, и мне захотелось, чтобы он стал побольше и поближе, чтобы можно было рассмотреть, как там, у них. Какая там жизнь? Есть ли у них такие же чувства, как у нас? Мне вдруг пришло в голову - а поступили бы они точно так же, как мы, чтобы спасти нашу Землю? Вот, наверное, главное, что показывает единство разума во Вселенной самопожертвование во имя добра, во имя жизни другого. Это главное качество разума. Все остальное, определяющее разный уровень развития цивилизаций, его количественная сторона. Сумма знаний не разделяет нас, важны стремления, цели, которым мы эти знания подчиняем. У них может все быть другим, кроме уважения к жизни, долга ее поддержания. А сейчас мы, увы, не готовы к встрече, нас нужно бояться, как чумы, мы опасны, потому что воюем друг с другом, убиваем друг друга. Контакт со звездными мирами возможен лишь тогда, когда люди поймут, что жизнь - самое ценное, что, убивая, убиваешь не только другого человека - человек погибает и в тебе...