Сергей Герасимов - Машина снов

– Странно, – сказал Ульшин сам себе, – я почти не помню своих снов. Как же мне возвращаться?

Оглянувшись, он увидел, что Волосатик с Прокрустом исчезли и что сам он снова сидит в своей камере.

Он положил фонарик на тумбочку и подпер его тапочком – так, чтобы свет падал на лицо, – и приступил к работе. Оставалось еще несколько часов и множество желаний, одно из которых сокровенное – вылепить свой портрет и оставить портрет жить после собственной смерти.

Он быстро слепил болванку, очень похожую по форме на собственную голову и начал священнодействовать. Лицо в зеркале было некрасиво – одновременно свое и чужое: свое, потому что зеркало не может врать, и чужое, не имеющее тех черт, которые без сомнения были самыми важными в Ульшине. Люди, которые не нравятся себе в зеркале – это люди со слишком большим самомнением, – подумал Ульшин и сразу стер эту мысль, не разглядев до ее конца.

Промучившись около часа, он положил зеркальцо глазами вниз. Работа пошла быстрее, покатилась как с горки. В шесть включились лампочки, загорелись в полнакала. Пластилиновое лицо уже успело набрать схожесть – не с физическим Ульшиным, а с настоящим – и продолжало набирать.

За спиной возникли Волосатик с Прокрустом и стали неуважительно наблюдать, ожидая половины седьмого. Не дождавшись, Прокруст протянул руку и взял пластилиновую голову.

– Смотри, – сказал он, обращаясь к Волосатику, – похоже на человека. В детском саду я такие же лепил.

Он сжал толстые пальцы с выпирающими костяшками и черыми волосками на каждом суставчике. Мягкий пластилин протек сквозь пальцы, теряя совершенство формы и душу, которая уже готова была воплотиться, но не воплотилась.

– Ты поплачь, – сказал он Ульшину, – а то потом времени не будет.

Они взяли его под мышки и повели по коридору. В коридоре стояла Полина и вязала рукавичку.

– Я решил умереть достойно! – крикнул ей Ульшин, – я не позволю им наслаждаться моими муками!

Выкрикнув так, он заплакал.

– Я с тобой не разговариваю, – ответила Полина, – ты меня обижаешь.

У комнаты для дуэлей стояла жидкая очередь, покупавшая недорогие билеты. Два немых мальчика показывали друг другу неприличные жесты, переговариваясь. Полногубая старушка ласкала шею молодого возлюбленного. Лысый мужичок сидел верхом на чемодане. Билетное окошечко желтело ярким полукругом. У двери камеры номер 305 шел местный снег.

Ульшин плюнул на пол. Физиономия выглянула в окошко, скрылась, появилась с неожиданной стороны, держа тряпку. Ульшина попросили вытереть за собой и он вытер.

Коричневый Шакалин уже был на месте. Раздетый до пояса, он показывал себя первым лицам в смотровых окошках. К первым понемногу прибавлялись вторые, третьи и четвертые. Похоже, дуэль все-таки соберет зрителя. Шакалин примал масло из рук нарядного пажа, при этом напрягая мышцы, всякий раз по-разному, чтобы произвести эффект. Маслом он обильно натирался, чтобы стать скользким. На его ногах были облегающие кальсоны, за которые почти невозможно ухватиться. Он знал толк в дуэлях, успел победить уже в восьми. Сегодняшняя была просто очередной приятносттью в его жизни. Две ШКольницы приклеились плоскими носами к стеклам.

По обычаю они пожали друг другу руки перед тем, как разойтись по углам. Ульшин тоже разделся до пояса и сейчас стеснялся своей наготы, нездорового тела тонкой кости, мешковатых нижних панталон. Публика загудела, выражая свои симпатии. Секунданты вышли и заперли за собою дверь. Шакалин не начинал, ожидая, пока Волосатик с Прокрустом займут места на галерее.

Стены в комнате для дуэлей были гладкими изначально, а за годы отполировались бесчисленными спинами до темно-каменного блеска. Противники начали медленно передвигаться по периметру. Пол, горизонтальный у стен, уже через шаг набирал уклон и скользко проваливался к центру комнаты, плавно переходя в черную яму – трубу метра полтора в диаметре. Труба с легким наклоном уходила вниз, на бесконечную глубину,(глубину пробовали проверять веревкой с грузиком, но веревок всегда нехватало). Одно из тел, еще живое, упадет туда через несколько минут, закричав напоследок. Рано или поздно оно разобьется о дно – все, что падает с большой высоты, разбивается – и костей на невидимом дне станет немножно больше. (Иногда в яму сбрасывали крупных черных собак с гладкой шерстью, каждую на маленьком черном парашуте похожем на зонтик – для гарантии, чтобы тела быстрее превращались в кости)

Шакалин сделал быстрый выпад и публика зааплодировала.

– Нет, еще не сейчас, – сказал он.

Ульшин отступил.

– Смотри, не сорвись раньше времени, – продолжил Шакалин, – дай моим девочкам насмотреться.

– Все равно мы сейчас во сне, – сказал Ульшин, – можешь убить меня, я не боюсь. Я все равно проснусь в своей постели.

– Интересно, как ты туда попадешь, – сказал Шакалин, – где же твое приспособление, которое вставляется в ухо и включается кнопочкой?

– Я забыл его там, – похолодел Ульшин.

– То-то же!

Спина обильно вспотела и прилипала к стене. В каменном мешке голоса звучали громко, смешиваясь с собственным эхом. Шакалин сделал еще один выпад и шлепнул Ульшина по щеке:

– Не дрожи так, моя цыпочка.

– Прощай, – сказал Ульшин, сделал шаг к центру комнаты и поскользнулся.

– Эй, постой!

Шакалин схватил его за руку, удерживая, но Ульшин уже заскользил вниз. Он увидел черную бездну: там ничего, ничего, ничего. Почему же мы так боимся умереть, если там ничего? Если там только чернота?

Он дернул руку и чужое тело с неожиданно громким визгом нырнуло мимо; он начал сьезжать, позорно напуганный. Завис, стуча зубами.Закрытые глаза видели кровавый туман, яркий и полупрозрачный. Ладони припали к гладкому камню. Снизу поднимался легкий сквозняк. Шакалинский визг становился тише и тише. Замер, оставшись только в памяти.

Волосатик с Прокрустом вошли в комнату. Волосатик смеялся, но Прокруст был явно недоволен.

– Дуэль еще не закончена, – обьявил он, – пожалуйста, не расходитесь. Скорее всего будет еще одна жертва.

Ульшин переставлял ладони и передвигался вверх. Я не падаю, думал он, но почему я не падаю? Сердце билось о полированый камень. Ладони держали, хотя держались ни на чем.

– Он ни на чем не держится, – сказал Прокруст и махнул в воздухе носком ноги, пытаясь столкнуть ползущего человека, – совершенно ни на чем, сейчас он соскользнет. Ну так же не бывает, падай ты в конце-то концов!

Но Ульшин уже выбрался.

Волосатик жал ему руку, задрав голову и открыв рот буквой "О". Он что-то говорил, но Ульшин не слышал.

2.

Весь этот день он никого не принимал, только вечером зашли две шакалинские старшеклассницы, попросили закурить и предложили свои услуги.