Владимир Клименко - Тень вечности

... с востока дул ровный устойчивый ветер. Холмистая степь выглядела неуютно ранней весной, лишь желтыми и лиловыми пятнами здесь и там выделялись соцветия ирисов да краснели чашечки тюльпанов. Дибров ощутил себя лазутчиком, пробирающимся в расположение чужих войск, а, возможно, так оно и было. По крайней мере он отчетливо чувствовал, что хочет остаться незамеченным, и пока это ему удавалось. Он поднимался по невысокому холму, за которым угадывалась невидимая пока река. Пологая вершина приближалась медленно, зато хорошо различалась каждая травинка. Сухие скелетики полыни, клубки истлевших стеблей тонконога, переворошенные ветром. Река открылась неожиданно и сразу. Только что перед глазами маячило лишь небо и тут же возникло плоское пространство равнины на другом берегу. В глаза бросились черные купола юрт, усеивающие степь за рекой. Их было до тысячи, а то и больше. Огромное ровное поле, уставленное юртами, как шахматная доска шашками. Лагерь кипчаков. Несмотря на тесное скопление людей, до вершины холма не долетал шум толпы. Фигурки мужчин в разноцветных халатах до колен беззвучно сновали между юртами, словно дали обет молчания. Не дымился ни один костер. Дибров сразу понял, что это войско уходит от погони. Кого боялись воины, вооруженные кривыми мечами и короткими копьями? Разве их сила недостаточна? Короткое злое ржанье, раздавшееся сзади, заставило Диброва резко обернуться. Около сотни всадников показались у подножия холма, на который он так медленно только что поднимался. Владимир подался в сторону, вжался в землю, отполз. Казалось, не заметить его невозможно, но всадники, все до одного на белых конях, верные телохранители Чингиса, сыновья знатнейших ханов проследовали мимо, стремительно достигнув вершины и не обратив на него ни малейшего внимания. Тут же Дибров различил и самого хагана на светло-рыжем иноходце с черными ногами. Две седые, скрученные в узлы косы падали на широкие плечи. Лицом Чингис был темен, жесткая рыжая борода обегала крутые скулы, узкие ярко-желтые глаза смотрели прямо перед собой, не останавливаясь ни на одном предмете, но замечая все. Сразу стало понятно, что кипчаки уходили от войска монголов, но то ли остановились лагерем раньше, чем следовало, то ли были слишком усталы, так или иначе, но на лагерь вышел сам Чингис в сопровождении своих телохранителей-тургаудов. Почему кипчаков не обнаружили раньше шныряющие вокруг основного войска дозоры разведчиков, почему сами кипчаки не выставили достаточного охранения, можно было только гадать. Над сотней монголов развивалось девятихвостое боевое знамя, а один из нукеров держал в поводу неоседланного белоснежного жеребца Сэтэра, на котором, по поверьям , ехал невидимый могучий бог войны Сульдэ. Группа всадников картинно застыла на вершине холма, молча осматривая лагерь. Но их уже заметили. Внизу раздались крики: то ли команды, то ли просто вопли ужаса. И тут же от основной группы нукеров отделился один и, припадая к шее коня, помчался назад. Все это время Чингис сохранял невозмутимое спокойствие. Дибров, все еще удивляясь, что его не заметили, подполз к вершине холма. Весь лагерь пришел в движение. Из юрт выбегали люди, вдали виднелся табун, который гнали к лагерю, и те, кто успевал, выхватывал из общего потока лошадь и на ходу, не всегда попадая ногой в стремя, вскакивал ей на спину. Противников разделяла река. Даже организованному войску Чингиса было трудно форсировать ее с ходу, тем более, что противоположный берег был обрывист. Уйдут, подумал Дибров про кипчаков, но ошибся. За табуном показались многочисленные всадники. Вроде бы они и не очень спешили, но так может не спешить лишь сама смерть. Встреча Чингиса с кипчаками не была случайной. Еще раньше немалый отряд переправился через реку выше или ниже по течению и, зайдя убегающим в тыл, покатился теперь к лагерю мощной лавиной. Отсюда, с холма, все поле битвы открывалось, как на ладони. Надо отдать должное кипчакам, они не ударились в беспорядочное бегство, не рассеялись по степи одиночками, которых легко загнать в ловушку и беспрепятственно расстрелять из луков. Воины быстро разбились на два отряда и попробовали ударить по флангам, чтобы обтечь основную лаву и оторваться от преследователей. Но как четко и организованно действовали монголы! Центр мгновенно распался на две равные части и, собравшись в два кулака, встретил удары кипчаков, как скалы встречает волны. Было хорошо видно, как низкорослые мохнатые лошадки, закованные в железные и кожаные панцири, поддерживаемые в ровном строю всадниками в таких же железных и кожаных шлемах, встречают не уступающие им по численности отряды кипчаков. Напор и отчаяние становились бессильными перед дисциплиной. - Кху-кху-у-у! - слышался звериный рев монголов. Крики кипчаков распадались в разноголосье и звучали как "ах-ах-ах!". Монголы то рассыпались и, убегая, бросались в сторону, то внезапно поворачивали коней и стремительно нападали, чтобы снова после этого обратиться в бегство. Но через какое-то время стало понятно, что исход затяжного боя неизбежен. Все больше коней с пустыми седлами метались по степи, обреченно храпя, обезумев от криков и запаха крови. Все меньше оставалось кипчаков. Некоторым из них удалось все же прорваться, и теперь их преследовали небольшие в два-три всадника группы монголов. Воинственные крики уступили место жалобным стонам, сливающимся в однотонный вой. Дибров так увлекся видом битвы, что осмелел, привстал на одно колено, жадно запоминая каждую деталь, и тут же похолодел спиной от ужаса. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как желтые рысьи глаза хагана остановились на нем, словно Чингис был Вием и ему оставалось произнести только короткую фразу: "Вот он!". И земля закачалась, когда один из нукеров...

Дался ему этот Чингис! Владимир резко привстал с постели и чуть не ударился головой о табурет. Ах, да, он же ночевал на кухне! Посмотрел на часы - всего семь, значит, спал часа четыре, не больше, а чувствовал себя совсем бодро, несмотря на кошмарный сон. Чингис. Тэмуджин, наводящий ужас. Бредятина какая! Другим девушки снятся, а ему Чингис. Вот бы психоаналитику рассказать. Если врач исповедует еще и фрейдизм, не миновать сексопаталогического диагноза. Семья Тюриных проснулась почти одновременно с Дибровым. Тот еще лежал, закинув руки за голову, и рассматривал солнечное пятно, колеблющееся на потолке вместе с колыханием листьев, когда в комнате раздался треск будильника. Андрей хоть и говорил ночью, что на работу пойдет попозже, торопливо позавтракал и помчался в офис. Татьяна повела сына в детский сад, а Диброву вручили ключ от квартиры и велели чувствовать себя как дома. Оставшись один, он побродил по комнате, полистал книги со стеллажей, составлявших основную мебель. Ни шиша Андрей не нажил за эти годы. Библиотека, конечно, вещь хорошая, а где же все те вещи, что создают мещанский уют - хрусталь, ковры, кожаные диваны. Да и не поместятся диваны в однокомнатной квартире - не на балкон же их ставить. Дибров подумал, что как-то недоучел тот момент, что друзья окажутся занятыми. Это он в отпуске, который сам себе и назначил, - магазинчик в подвале остался на руках напарника, - а другие вкалывают по мере сил и возможностей. Торчать весь день взаперти не имеет смысла, надо что-то предпринимать. Господи, какой же он осел! Ведь и приехал-то, можно сказать, в основном из-за Валентина. Так почему бы не навестить для начала Ларису, его жену? Дворниковы жили в старой части города. На остановке, чувствуя себя довольно глупо, Дибров стал расспрашивать, каким транспортом туда можно добраться. Номера автобусов и троллейбусов переменились. Полный и обстоятельный татарин в рубашке с короткими рукавами и в шляпе преисполнился чувством ответственности и начал до того подробно рассказывать Диброву маршрут, что тот совсем запутался. В конце концов, рассмотрев на трафарете троллейбуса надпись конечной - "Телецентр", он спасся от нежданного благодетеля бегством. Свернув с проспекта, троллейбус помчался под уклон, потом запетлял по старым узким улицам, с трудом разъезжаясь со встречным транспортом. Дибров жадно смотрел в окно. Вот здесь он еще школьником гулял со своей первой подружкой, ходили забирать ее младшую сестру из детского сада, а по пути забегали в подворотни и неистово целовались, так что потом болели губы. А вот магазинчик "Химреактивы", остался на старом месте. Сюда он часто заглядывал, когда увлекся фотографией. А в этом доме жил когда-то лучший друг Славка, нелепо погибший в девятнадцать лет. Надо приезжать иногда на родину, подумал Дибров. Воспоминания настроили на сентиментальный лад, он расслабился, отвлекся и в результате чуть не пропустил нужную остановку. Ряд двенадцатиэтажек выстроился по правую сторону улицы, противоположная сторона состояла из ветхих одноэтажных домов - частный сектор. Квартира Валентину досталась от родителей, большая, четырехкомнатная. Отец у него был профессор, преподавал в авиационном институте. Помнится, все праздники друзья норовили встретить у Дворниковых, жилплощадь располагала. Дибров не сильно рассчитывал застать Ларису дома, следовало бы сначала позвонить, но дверь открыла она сама и даже не очень удивилась, как будто расстались на прошлой неделе, а не шесть лет назад. - Привет, а я гадала - заглянешь, не заглянешь. Тюрин звонил, сказал, что приезжаешь. Лариса почти не изменилась. Немного пополнела, но и это ей к лицу. К браку Вальки с Ларисой Дибров когда-то отнесся настороженно. Та, что называется, отбила Дворникова у лучшей подруги, после чего разругалась с ней вдрызг. Она относилась к тому типу ленивых красавиц, что всегда заставлял Диброва смущенно отводить глаза. Такие женщины цену себе знают и скорее позволяют любить, чем любят сами. Пренебрегая модой, Лариса носила длинные волосы, так и не рассталась с косой. Дибров робко поцеловал Ларису в щеку, та холодно чмокнула воздух возле его уха. Большая прихожая, почти холл, могла при желании послужить и пятой комнатой. Пока Владимир втискивался в Валькины тапочки, тот носил обувь на два размера меньше, Лариса плавно проследовала на кухню и принялась греметь посудой. - Вот только не надо ничего, - крикнул ей вслед Дибров. - Я уже завтракал. - А кофе? И вина не выпьешь за приезд? - Ладно, кофе, - согласился Дибров. - И вина. Вместо вина нашелся коньяк. - Часто бываешь в больнице? Лариса неопределенно пожала плечами, закурила и пристально посмотрела на Владимира сквозь струйку дыма. - Сначала часто, а сейчас раз в неделю. Да и что ходить, ему даже передачи носить не надо. В прошлом году говорили, еще месяц, не больше. А потом и сроки называть перестали. Расскажи лучше о себе. - Да у меня все по-прежнему, - отмахнулся Дибров. Рюмка коньяка пришлась кстати. - А что в институте? - Тебе же Тюрин обо всем рассказал. Подробностей - ноль. Врачи утверждают - нервное потрясение. А послушать Ирину, так и не происходило ничего. Лег спать, как обычно, и спит до сих пор. Ты приехал вчера? - Вчера. Можно сказать, сегодня. Ночью. - Значит, больше никого, кроме Тюрина, не видел? - Откуда. К тебе первый визит. - Я договорилась на завтра в больнице. Пойдешь со мной? - Конечно! Что за вопрос? И еще я хотел бы с Ириной Лазаревой поговорить. И с Шахрутдиновым. - А-а, понятно. Поговори, - разрешила Лариса. Она вновь ушла на кухню с пустой джезвой, Дибров остался один. На серванте стояла в рамке большая фотография Валькиной дочери Алены. До чего похожа! Да и выросла как. Когда Владимир видел ее в последний раз, только начала говорить. А сейчас - совсем взрослый взгляд. Но что-то есть и от Ларисы: губы, подбородок. - Алена у бабушки, - Лариса, вернувшись, перехватила взгляд Диброва. Увезла ее на месяц в деревню, пусть подышит свежим воздухом. А я здесь совсем одна... Верхняя пуговица широкого халата все время у Ларисы расстегивалась. Она безуспешно боролась с ней, а потом перестала. Расстегнулась вторая пуговица. Дибров отвел глаза. - Значит, не видел никого, - повторила Лариса и, внезапно подавшись вперед, спросила напряженным голосом, - и мальчика не встречал? - Какого мальчика? - опешил Дибров. - Это я так... - Лариса смешалась, потянулась за второй сигаретой. Так... Много сейчас беспризорников. Трутся по подъездам, попрошайничают. Она пришла в себя, успокоилась и вдруг насмешливо спросила: - А ты, что, так и будешь у Тюриных на кухне ночевать? - Почему бы и нет, - не нашелся сразу Дибров. - Если буду сильно мешать, можно и в гостиницу переехать. - Вот так приехал к друзьям, - Лариса неестественно рассмеялась. Халат совсем распахнулся, открыв круглые колени. - У меня вся квартира свободная, почему бы тебе сюда не перебраться. Или ты меня боишься? Вопрос прозвучал хищно. Как будто Лариса уже запустила зубы в мякоть плода, надкусила, и только не знает еще, стоит ли есть дальше. До Диброва начала постепенно доходить двусмысленность ситуации. Да что она переспать ему предлагает? Он торопливо поднялся. - Я вечером позвоню, договоримся, в котором часу встретимся в больнице. В полутемной прихожей, не попадая в туфли, он неловко прыгал на одной ноге, поправляя задник. Лариса стояла, прислонившись к стене, и даже не сделала попытки включить свет. - Завтра так завтра, - сказала она на прощание и неожиданно добавила: Мальчику привет. Дверь захлопнулась. Дурдом! Дибров с сомнением уставился на бронированную дверь. Ничего себе, навестил жену друга. Он не стал вызывать лифт и медленно спустился по лестнице. На улице в глаза резко ударило солнце. Молодые клены растопырили крупные листья, прифрантились. Небо перечеркивала косая линия инерционного следа. Дибров зажмурился, чихнул и побрел к остановке. Внезапно он, скорее инстинктом, почувствовал на спине пристальный взгляд. Какое-то время он еще боролся с собой, чтобы не оглянуться, но не выдержал, остановился и взглянул через плечо. Метрах в двадцати за ним шел мальчик.