Роберт Силверберг - Сон и забвение

— По-моему, нужно заказать вторую бутылку, — ответил я.

Где-то к полуночи мы снова были в лаборатории. Я шел следом за Хедли через лабиринт темных комнат, где зловеще поблескивало таинственное оборудование.

Около дюжины сотрудников оставались на посту. Они вымученно улыбнулись Хедли, как будто это обычное дело — его возвращение на работу в такой час.

— Они что, совсем не спят? — спросил я.

— Информация поступает круглосуточно, — ответил Джо-Через сорок три минуты мы снова поймаем луч Икаруса. Хочешь пока послушать более ранние записи?

Он нажал кнопку. Из невидимого громкоговорителя полились потрескивания, скрипы, а потом раздался молодой женский голос — сильный, немного хрипловатый. Зазвучали отрывочные восклицания на необычном напевном французском. Я понимал далеко не все.

— У нее ужасный акцент, — сказал я. — Что она говорит?

— Слишком фрагментарно, чтобы понять все в полном объеме. В основном это молитвы. Пусть король будет жив, пусть Господь укрепит его руку, что-то в этом роде. Судя по всему, это действительно Жанна д’Арк. Связная речь без перерывов обычно длится у них не дольше нескольких минут. Как правило, гораздо меньше. За исключением этого монгола. Он говорит и говорит. Как будто не хочет уходить от телефона.

— А это и в самом деле телефон? — спросил я. — В смысле, они могут слышать нас?

— Трудно сказать. Мы не сразу врубаемся, что они говорят, а к тому времени, как расшифруем, связь теряется. Но это должен быть двусторонний контакт. Что-то отсюда до них доносится, потому что мы каким-то образом способны привлечь их внимание и они отвечают нам.

— Они принимают ваши сигналы без шлема?

— Шлем изготовлен исключительно ради тебя. Реальный сигнал с Икаруса поступает в цифровом виде. Шлем — это посредник между нашим компьютером и твоими ушами.

— У средневековых людей не было цифровой техники, Джо.

У него на скулах заиграли мышцы.

— Конечно, не было. Для них это, наверно, вроде голоса с небес. Или он звучит внутри головы. Но они слышат нас.

— Как?

— Откуда мне знать? Ты хочешь во всем найти смысл? Нет тут никакого смысла, Майк! Вот тебе пример. Ты разговаривал с этим монголом. Ты задал ему вопрос и он ответил тебе?

— Да, но…

— Дай мне закончить. О чем ты спрашивал его?

— Он сказал, что отец послал его куда-то. Я спросил куда, и он сказал: «По воде. К своему старшему брату».

— Он ответил тебе сразу же?

— Да.

— Ну, на самом деле это невозможно. Икарус находится на расстоянии девяноста трех миллионов миль отсюда. В радиопередаче должна возникать примерно восьмиминутная задержка. Понимаешь? Ты задаешь ему вопрос. Восемь минут на то, чтобы луч достиг Икаруса, и еще восемь минут, чтобы ответ вернулся обратно. Он никак не мог разговаривать с тобой в реальном времени. И все же, по твоим словам, так оно и было.

— Может, это только кажется. Может, это совпадение — то, что его слова кажутся ответом на мой вопрос.

— Может быть. Или петля во времени, создающая этот эффект, каким-то образом съедает задержку. Я хочу сказать, что искать смысл тут бесполезно. Тем или иным способом луч доносит логически последовательную информацию. Не знаю, как это получается. Это просто есть. Если имеешь дело с невероятными вещами, возможно любое объяснение. Почему бы не предположить, что наши голоса они слышат из воздуха? — Хедли нервно рассмеялся или закашлялся. — Однако монгол остается на линии дольше всех других, поэтому ты нам нужен — чтобы попытаться установить с ним реальную связь. Ты говоришь на его языке. Ты можешь подтвердить, что все наши заявления — чистая правда, как бы дико это ни звучало. Ты можешь побеседовать с парнем, который живет шестьсот лет назад, узнать, где он на самом деле и что, по его мнению, происходит. А потом рассказать обо всем нам.

Я украдкой взглянул на настенные часы. Половина первого. Не припомню, когда я в последний раз бодрствовал в такой поздний час. Я веду спокойную, размеренную жизнь, я уже тринадцать лет как профессор, у меня докторская степень, Вашингтонский университет, кафедра китаистики.

— Надевай шлем, — сказал Хедли. — Мы вот-вот поймаем сигнал.

Надевая шлем, я думал об этом маленьком спутнике связи. О том, как он трудолюбиво кружит вокруг Солнца, пролетает сквозь невообразимый жар, немыслимые волны жесткого излучения, но тем не менее остается цел. О том, что сейчас он находится на дальней стороне орбиты и делает невероятное: посылает электромагнитные сигналы из далекого прошлого в мою голову.

Потрескивание и скрип возобновились. Потом из шума и мрака прорезался голос монгола. Он звучал ясно и четко.

— Где ты, голос? Говори со мной.

— Здесь, — ответил я. — Ты меня слышишь? Скрип, визг, шипение. Потом:

— Голос, что ты такое? Смертный или князь Господина? Последние слова поставили меня в тупик. Я достаточно хорошо владею языком халха, но возможности говорить на нем имел мало. К тому же здесь существовала проблема контекста.

— Какой господин? — спросил я в конце концов. — Какой князь?

— Есть только один Господин, — с невероятной силой и убежденностью ответил монгол, выделяя каждый слог; в его тоне отчетливо прозвучала и заглавная буква. — Я Его слуга. Ангелосы — его князья. Ты ангелос, голос?

Ангелос? Это греческий. Монгол спрашивает меня, являюсь ли я ангелом Божьим?

— Я не ангел, нет, — ответил я.

— Тогда как же ты можешь вот так со мной разговаривать?

— Это как бы… — Я замолчал. Не мог вспомнить, как на языке халха будет «чудо». В конце концов нашел выход. — Это по высокой милости небес. Я говорю с тобой издалека.

— Насколько издалека?

— Скажи мне, где ты. Хрип, треск, свист.

— Повторяю. Где ты?

— Новый Рим. Константинополь. Я удивленно вытаращил глаза.

— Византия?

— Византия, да.

— Я очень далеко оттуда.

— Насколько далеко? — настойчиво повторил монгол.

— Много-много дней езды верхом. Очень много. — Я заколебался. — Скажи, какой сейчас год там, где ты.

Визг, скрежет, бормотание.

— О чем вы разговариваете? — спросил Хедли.

Я сердито замахал на него рукой — дескать, молчи.

— Год, — повторил я, — Скажи, какой сейчас год.

— Все знают, какой сейчас год, голос, — презрительно ответил монгол.

— Скажи мне.

— Год тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества нашего Спасителя.

Я вздрогнул. Нашего Спасителя? Все более и более жутко. Монгол-христианин? Говорит со мной по космическому телефону из двенадцатого столетия? Помещение вокруг стало расплываться, теряя материальность, словно было соткано из дыма. Локти болели, в левой щеке возникла пульсация. Для меня эти сутки были ужасно долгими. Я устал до того предела, когда стены плавятся, а кости размягчаются. Джо дергался передо мной, словно в пляске святого Вита.