А Кобринский - Опухоль

11

Три часа пути превратили мой мозг в источник неимоверной боли. Покинув автобус, я немедленно поспешила к автоматам газводы, запить лекарство. Проглотила три таблетки, одну за другой. На попутном грузовике добралась до поселка. Вышла возле запыленного здания воздуходувных установок. На лице Оли, когда она меня увидела, отразилось удивление, а потом испуг, который тут же перешел в притворство. "Как же ты такая больная умудрилась приехать?" спросила и забегала зрачками по плакатам техники безопасности, ниже которых располагались ряды кнопок. Работа сестры заключалась в том, чтобы включать и выключать вентиляторы. Возле телефона лежал карандаш. Я взяла его. Движениями кисти показала, что нужна бумага. Оля открыла тумбочку и дала мне клочок. На нем я написала: "Приехала попрощаться. Хочу видеть нашу хату и школу".

12

Вышла подышать свежим воздухом и потеряла контрольный талон. Билетерша глухая стена. Так обидно мне стало, что я заплакала - рыдала взахлеб, не стесняясь прохожих. Не потому, конечно, что меня не пустили, а от того, что на душе невыносимо. Во всем, чего не коснешься, чувствуешь себя жалкой и ничтожной, потому что не можешь делать то, что ум подсказывает и сердце. Во всем зависишь от окружающих, помыслы которых ниже твоей высокой мечты. Эх, жизнь - скорбная прогрессия!

Говорят, что около Песчанки движутся наши войска с пушками, машинами и танками. Слухи идут, что турки нарушили границу и что мы дали отпор, заняв прежнюю позицию. Так что готовь себя к тому, чтобы услышать трагическое война! Завуч сказала, что по русскому устному у меня якобы "5".

Троица. Мама притрусила в доме травой, украсила веточками дверной проем. В комнате хорошо, но мне почему-то грустно. Каждая моя последующая мысль тоскливее предыдущей - нет у меня сил остановить их нарастающий, захлестывающий поток. Надо что-то предпринимать, надо действовать. Прочь из хаты - туда, где свет, где люди!

Смотрю на подругу, которая танцует с Виктором Михайловичем. Мне кажется, что я умерла бы от счастья, если бы он прикоснулся ко мне. Кружусь с кем угодно, только не с ним. Разошлась вовсю. Моя маска - внешняя веселость: улыбаюсь, разговариваю, шучу. Внутри - холод.

У меня гость - Максименко: художник-самоучка... Посмотрев мою живопись, сказал: "Все это ничто, нужно рисовать с натуры". Я молчала - с усердием перебирала оказавшиеся под рукой детские кубики, будто хотела найти особенное их сочетание. Заметив это, он произнес: "Лучше бездельничать, чем сидеть без дела".

Быткин осуждает во мне "уединение и чрезмерное увлечение аристократизмом". Он учится со мной в одном классе. Причисляю его к злоязычникам. Избегаю. Дружить с такими боюсь.

Восторгаюсь сегодняшним вечером. Листья на деревьях, как очарованные. Ветра нет. Тишина такая убаюкивающая, что до луны рукой подать. Только этим и любуешься, больше нечем.

У одной меня двойка по контрольной. Я четко мыслю, хорошо понимаю соотношения вещей, но математика - это мой бич. Черт с нею, с двойкой, пусть ставит, но зачем же еще кричать за то, что я не знаю, плюс нужен или минус. Урок кончился. Я подошла и, запинаясь, сказала: "Виктор Михайлович, не кричите на меня, мне и так..." "Досадно", - подсказал он и улыбнулся. Я посмотрела на него в упор. Он отвернулся. Ни у кого из мужчин я не видела такого красивого лба. А вечером - Тюльпанчик. Ненавижу! Свобода - вот мой девиз.

До самого рассвета готовилась к роковому часу. Пришла на первый экзамен. Сдаю на аттестат зрелости.

13

Убогое поселковое кладбище. За оградкой две могилы. В одной - мама, в другой - отец.

14

Внешне хата не изменилась. Виноград и деревья растут на тех же местах. Выглядывает краешек летней кухни и даже собачья будка на том же месте, только собаки в ней нет. На веревке сохнут пеленки - развешены во всю длину. У новых хозяев четверо детей.

15

Моя сестра проявляет недовольство. Украдкой посматривает на часы. Я отнимаю у нее время. Ничего, потерпит. Готовить ей, кроме как себе, некому. Муж уехал в Казахстан на уборку урожая. Сын служит в армии. Сейчас мы стоим у входа в клуб. Решилась зайти. Фойе, люстра, мокрый кафельный пол; квадратные колонны, до половины окрашенные синей краской... Решила подняться на второй этаж.

- Тебе куда? - спросила старуха-уборщица.

- Посмотреть, - раздался за моей спиной спасительный Олин голос.

- Чего, чего? - изрезанное морщинами лицо насупилось, прозвучала несокрушимая интонация, - не пущу!

Подошли к школе. Желтое, облупившееся здание, окруженное зеленым огнем акаций, всколыхнуло во мне самые добрые воспоминания. Направилась во двор, свернула к обрыву. Внизу - крутой поворот реки и лес, подступающий к берегу на всем видимом протяжении. Здесь я частенько спускалась по крутой тропинке вниз и уходила подальше от пляжников. Установив мольберт, до самого вечера забывала о себе. Я верила в свое высокое предназначение.

"Здравствуйте, Эля и Оля", - раздался за нашими спинами неожиданный мужской голос. Оглянувшись, я увидела седого человека, одетого по-зимнему - в шапке и фуфайке. Туфли развалились. Парусиновый верх протерся. Проглядывали голые пальцы. Лицо и знакомое и незнакомое И тут я вспомнила. Да это же Максименко. Мне Оля как-то рассказывала, что он сошел с ума, забросил художество, ударился в поэзию. И действительно, несчастный вытащил из кармана блокнот и начал читать стихи - с рефреном: "Хлеб всему голова, хлеб всему голова!" Закончив чтение, спросил: "Ну как?" - и, не ожидая рецензии, добавил, - "В комсомолку послал", - гордо выпятил подбородок и, круто повернувшись к нам спиной, командуя самому себе "раз, два, три", удалился, маршируя под этот счет.

Используя всевозможные жесты и мимику, я объяснила моему Вергилию, что посмотрела все. Теперь, мол, пора возвращаться. "Я поеду с тобой, - сказала Оля с мрачным сосредоточением, - мало ли чего может случиться". По пути на вокзал я по ее настоянию зашла к родителям моего бывшего мужа. Был бы над нами Бог, он подарил бы моей романтической настроенности что-нибудь такое, что находилось бы хотя бы за тысячу километров от моей хаты, в которой я родилась и провела свое детство. Так нет - даже мужа он состряпал мне из этого же поселка, как бы предупредив меня на всю жизнь: "Нечего смотреть за горизонт. Бери то, что под носом!"

Мы подошли к невысокой калитке. Хата просвечивалась белыми пятнами сквозь листву сада. Гаревая дорожка привела нас к ветхому крыльцу и торчащему возле него корявому пеньку, на котором, буквально как филин, восседал мой тесть. Грелся на солнышке, обхватив колени руками. Поскольку он был без обуви и без носков, то костлявые ягодицы, упирающиеся в голые пятки и пальцы ног с почерневшими ногтями, и булькатые глаза на худом туберкулезном лице, и кисточки волос, торчашие из ушных раковин, делали его похожим именно на этого ночного хищника. Он встретил нас молча и не шелохнувшись. На вопрос моей сестры, дома ли Мария Николаевна, не ответил. Мы позвонили, но безрезультатно. Вдруг он соскочил со своего насеста, крикнув ухающим хрипловатым голосом подождите, побежал к чулану и под кудахтанье всполошившихся кур исчез в темном проеме. Вышел с рюкзаком, наполненным грецкими орехами. "Это нашей внучке", сказал, обращаясь ко мне и, вскочив на пенек, уселся в прежней позе.