Многократор - Художник Её Высочества

— Извини за настырство, но вот же сейчас что-то архидревнее… — энергично колотнув ладонью.

— Как думаешь, Иосиф Виссарионович был сложным человеком?

Степан неуловимо лизнул глазами понизу. «О-ля-ля! Ножки-то у матери моих будущих детей!»

— Фу! Ну разве можно в такой вечер о мерзавце с сердцем полным глистов?

Девушка хмыкнула.

— Вечер, кстати, всё еще душный. Я вот подумала, на его теле же строили эти соборы.

Степан понял ход её мысли, но прокоментировать не успел. Девушка, явно теряя к нему интерес, закончила:

— Не о чем говорить. Только шальные мелкие мысли.

— Именно! Эти капли не на нашу плеш. Социалистическая фаланга там, вгрызающаяся в тьфу ты..! Сен-Симон, кладбище Пер-Лашез и козлы кремлежопые, зачихавшие в общем-то светлую идею. Плюс отопление этой пирамиды из-за сложного рельефа стен стоит та-аких деньжищ! — надул щеки, задвигал бровями и засмеялся. — Но что за аберрации на сон грядущий? — и снова выстроил веселую рожицу в том смысле, мол, что рад был почти познакомиться и пора углублять отношения, соскальзывая в привычную лунку. Но барышня не оценив его энтузиазма, пошла к остановке, сказав вместо прощания:

— В самом деле. Пятиугольник — есть многоугольник с пятью сторонами.

Даже не повернув голову на его последний выстрел:

— Пускай девочки не задаются!

Возвращаясь, по дуге обходя женщин, заканчивающих выкладку клумб, мимо освежающих, наконец, фонтанов, молодой человек думал о том, какие странные особы посещают Воробьевы горы в третьем акте вечерней пьесы.

«Спать хочу! Не буду брать.» Но телефон настаивал. «Лишь только прозвенит расхристанный будильник, я стану знаменит, как разума светильник.» Низом подушки выбросил руку вперед и с неудовольствием сжал горло телефонной трубки. Молодёжь мобильники из рук не выпускает, женщины на телефоне висят, Степан средства коммуникации тихо ненавидит. В отмятое красное ухо знакомо ударило звуковой волной.

— Аллё, аллё, это магазин парашютов? Здрасте! Я у вас вчера парашют купил, а он не раскрылся. Можно здать?

— Вань, отвались хихикаться с утра пораньше, а?

— Отваливаюсь. Вы уже оба встали? Привет сирибрякам! Это мы, твои друзья, скупщики краденного. Спишь ещё, спляча красуня? Начало девятого. Спун ты и дрыхалета.

Степан сморщил нос.

— Не ори белугой, колготки порву. Ночью душно было, я весь извелся. Сплин у меня, опрелости и скелет болит. Чего хотел, Ванька?

Да ничего особенного, его дружок просто жизни радуется. Дружок уже успел с человеком встретиться — денежки за гениальное произведение получил. Он выиграл! Полгода назад Иван случайно присел на палитру, разозлился, в сердцах шлёпнулся задом на чистый холст, провернулся на триста шестьдесят градусов, штаны всё равно не вытер — пришлось выкинуть, и поклялся продать холст, чтобы компенсировать потери. Поспорил, что толкнёт и ведь толкнул под следующее теоретическое оформление:,Вы банкир и финансируете, а я популяризую поперечный поп-артизм. Искусство не стоит на месте, открываясь во всём своём пространстве новостями., Соответственно обмыть надо, святое дело. Он тут рядом, на проспекте Вернадского. Степан повыл, прозёвываясь, и выразил мысль: ясное дело, поправиться, если вчера вдруг угораздило набраться недостатками утомлённого, но будней порой надо… В микрофоне смущенно захихикало в том плане, что как раз и угораздило.

— Черт с тобой — приезжай. Только похмеляешься сам. Вань, купи по дороге женских тампонов три пачки, у меня закончились, а я хочу с сангиной поработать.

Художник использовал тампоны в качестве растирочного материала для графики. Фетровые палочки для этого дела в магазине художественных принадлежностей и стоили дорого, и их не напасёшься.

— Микробов наелся?! Что обо мне кассирша подумает?

Степан прошлёпал к рукомойнику и долго разглядывал в зеркале свою физиономию.

— Наверное, живёт где-нибудь ещё мальчик, хотя бы наполовину такой красивый как я! — поджал губки. — Ай, какая красота — краше в гроб кладут.

Прижал к голове волосянные протуберанцы. Побриться необходимо. Поставил кофейную турку на плиточку, прикрыв сверху тарелкой, выбрался на балкон мастерской и панорамно повёл глазами. Что за пейзаж открывался с высоты! Всем пейзажам пейзаж! Вообразить, что под ногами корзина, а над головой плывет золотой баллон, простреленный насквозь солнцем, — дух захватывает! Трудно представить, что есть еще где-нибудь на свете мастерская художника, улетевшая в такие далианские небеса. Мастерская художественного оформления Московского Государственного Университета имени Ломоносова находилась на самом верху центральной башни, в последнем каменном барабане, несущем на себе шпиль с гербом-раритетом. Когда-то здесь стояли лифтовые крупповские монстры, но после реконструкции их заменили на компактные мощные моторы Новосибирского моторного, перемонтировав лифтовую этажом ниже. Освободившееся помещение переоборудовали в мастерскую, где жил и работал Степан Андреевич Бумажный, художник со средне-специальным образованием, двадцати семи лет от роду.

Вдруг вспомнив что-то, подбежал к бортику и свесился вниз, рыская глазами.

— Ага! — торжествующе. — Молодцы тетки! Красиво выложили.

Между фонтаном и смотровой площадкой пестрыми цветами было выложено пять букв, в конце гераниевым пожаром восклицательный знак. С чувством внутреннего удовлетворения прочитал:

— Стё-па. Ну спасибо, порадовали. А Цекавому-бухарику, мырнувшему на дно, одинадцатиметровый винтовым домкратом не прицеливаясь!

На турке забрякала тарелка. Бросился обратно, разбрызгал кипяток ложкой по полотенцу и пришлёпал на щёки. При этом кряхтел и поднимал колени, похожий на мальца, которому срочно приспичило в одно незатейливое место. В это время открылась дверь и в мастерскую вошёл человек.

— Щетину паришь?

Вошедший был тоже художником и никем иным, стоило на него только посмотреть. С утра аккуратно причесанные пальцами борода и волосы успели встать дыбом. Зеленые глаза кальмара плотоядно щурились на большой пакет с выпуклостями бутылочных боков. Планка рубахи съехала на бок, перекошенная упаковкой баночного пива, придавленного потным локтем. Иван Вильчевский не был толстым, он был большим. Большой и шумный людоед Ракшаса. Шести футов четырех дюймов росту и шириной в плечах невообразимой. И всего у него было с перебором. Считая за мужскую честь глажку собственных брюк, он утюжил стрелку до неприличной остроты. Усаживаясь в кресло, нога на ногу, неприлично выставлял напоказ из-под неприлично выглаженных брюк неприличную полоску волосатой ноги над носком. И хохотал, оглушая, мешая крик с доверительным шепотом, которому место либо на похоронах, либо в библиотеке. Тома, его маленькая жена, помаленьку воспитывала его и отпускала в светское общество с неохотой. Было за что. Анекдотчик он классический. Если кто не по мудрым замыслам поднимал эту тему — всё! скоро забыв, по какому поводу собралась, компания корчилась, обхохатываясь, теряла волю, и попадала в вассалитет к расказчику. Имелась у него забавная привычка, более похожая на манию. Без подарка не появлялся никогда. В будни — безделушку, в праздник — с выдумкой и купеческим размахом. «Ты, Степка, любишь кофе, а я — дарить подарки. У меня от этого настроение поднимается обезьяной по пальме.» Вильчевский получил сильное академическое образование, был любимым учеником великого Поздеева, имел талант и силы писать пятиметровые картины с поражающим количеством персонажей в сотни фигур и слыл жанровиком с неплохим галерейным весом.