Григорий Темкин - Лунный лист

Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман Тимофеевич Алексеев.

СИРТЯ

Доктор шел за девочкой и сначала было пытался заговорить с ней, но она отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать вопросы пропало: шли быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась все ощутимее.

Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки. На ней была легкая просторная паница [верхняя женская куртка у ненцев] до бедер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок темно-коричневого белого меха. В швах паницы покачивались вшитые разноцветные суконные лоскутки. Такие же суконные полоски, только красные, словно лампасы, украшали ее широкие штаны. Штанины были заправлены в пимы - легкие, мягкие, настоящие сапожки-скороходы, под которыми ягель почти не проминался. Пимам доктор прямо-таки позавидовал: его собственные резиновые сапоги, приобретенные перед самым отъездом, утяжелялись с каждым километром и, что самое неприятное, начали сбивать пятки.

Пора сделать и привал, думал Роман, но, глядя на воздушную поступь девочки, короткие косички, подпрыгивающие в такт ее шагам, шел и шел следом, почему-то стесняясь собственной усталости. "Черт знает что, бормотал себе под нос Роман, поглядывая на часы, - уже скоро полдень, идем три часа, а этой пигалице хоть бы хны".

Наконец Роман не выдержал.

- Послушайте, вундеркинд! - остановился он. - Не пора ли подзаправиться?

Девочка обернулась и посмотрела на Романа с укоризной. Он заметил, что она тоже изрядно устала, на лице грязные разводья от пота, глаза порозовели.

- Сядь! - велел Роман. - Отдохни.

- Нет, - покачала головой девочка. - Дедушка...

Еще часа через два тундровая равнина захолмилась, вздыбилась, выгнулась скалистым хребтом, черными склонами перегородив путь.

- Туда? - уныло кивнул в сторону скал Роман.

- Туда, - подтвердила девочка. И в ответ на вздох доктора обнадежила: Уже скоро.

Поминая недобрым словом свою злосчастную судьбу, многопудовые сапоги и медицинский диплом, доктор обреченно полез по камням.

Подъем действительно длился недолго, но, когда они выбрались на относительно ровное каменное плато, Роману показалось, что сил не хватит даже на шаг. Он лег, снял сапоги и, устроив горящие ступни на прохладном булыжнике, закрыл глаза: Не хотелось ни идти, ни говорить, ни думать, а только лежать вот так, наслаждаясь покоем, свежим воздухом и тонким, холодящим горло запахом тундры...

- Ох... Кстати, тебя как зовут? Пора и познакомиться.

- Пуйме.

Потом Роман хотел было спросить, откуда ей стало известно, что на берегу появился доктор и почему она решила, что доктор именно он, а не Володя, но не успел, Пуйме позвала его:

- Пойдем, Роман, дедушка один...

И они снова взбирались на гребни, спускались в распадки, перепрыгивали через ручьи. Только однажды задержались на несколько минут. Пуйме остановилась у ручья, доктор подождал, пока девочка напьется, потом сам припал к ледяной струе. А когда его взгляд сам собой скользнул вверх, к тому месту, откуда по камню сбегала вода, от увиденного Роман поперхнулся, закашлялся. На камне лежал звериный череп.

- Оригинально... Медведь?

- Ингней. Росомаха. Это место называется Сиртя-яха [река сиртя (ненец.)]. Отсюда совсем близко.

Когда наконец Пуйме сказала: "Пришли!", лицо доктора приятно защекотала водяная пыль.

Они стояли перед самым настоящим водопадом, который низвергался с каменной кручи. Падая с высоты, водопад разбивался о ступени каменных карнизов, отчего поток окутывала ослепительно-голубая аура мельчайших брызг.

- Ну вот и пришли, - повторила Пуйме.

- Куда "пришли"? - не понял доктор.

- Домой! - Впервые за весь день в тусклом, бесстрастном голосе девочки зазвучала радость. Пуйме вспрыгнула на выступ скалы, проворно - словно и не было позади десятков километров пути - вскарабкалась примерно до середины высоты водопада и... исчезла.

Роман уже ничему не удивлялся. Сосредоточив остатки сил на том, чтобы не соскользнуть с сырых камней, он полез вслед за Пуйме и под одним из карнизов обнаружил лаз, скрытый от глаз постороннего сверкающей струей водопада. Вздохнув, Роман грузно опустился на четвереньки - при его росте не пролезть в эту узкую щель. К счастью, ползти пришлось недолго. Через несколько метров коридор почти под прямым углом сделал поворот, расширился и вывел в просторную и явно обжитую пещеру.

После многих часов в тундре обоняние Романа оглушили запахи золы, сухих трав, пищи. И болезни. Больной лежал в левом дальнем углу пещеры, куда едва проникал свет, слабо брезживший из-за то ли приоткрытой двери, то ли занавешенного окна напротив лаза. Здесь же, примостившись к неровной стене, стояла Пуйме: "Это дедушка..."

Роман подошел к больному, нащупал пульс. Рука старика была маленькая, да и сам он словно появился из сказки про гномов: седенький, морщинистый, он лежал в странной кровати, выдолбленной в полутораметровом камне и засыпанной древесной трухой. Его пульс едва прощупывался. Узкие, почти лишенные ресниц глаза были закрыты, желтое скуластое лицо неподвижно. Роман достал стетоскоп, послушал сердце. Заочный диагноз, к сожалению, подтвердился: левая сторона полностью парализована, у старика явный инсульт. И весьма обширный. В городе, в блоке интенсивной терапии, еще были бы какие-то шансы, хоть и слабые, но тут, в тундре...

Роман извлек из походной аптечки шприц, ампулу эуфиллина - единственное сосудорасширяющее, которое он захватил с собой. Потерявшая чувствительность плоть старика никак не отозвалась на укол. Роман достал блокнот.

- Как зовут твоего дедушку?

- Сэрхасава. Сэрхасава Сиртя.

- Возраст?

- Старый, очень старый. Зачем пишешь?

- Положено. В Шойне оформят... гм... справку.

Роман замялся, раздумывая, как сказать ребенку о неизбежном, но Пуйме глядела на него требовательно и спокойно.

- Он может умереть сегодня, завтра, через три дня... точно не знаю, зависит от организма.

- Дедушка говорит, завтра.

Роман невольно посмотрел на больного. Тот лежал в прежней позе, неподвижно и совершенно беззвучно.

- Дедушка сам доктор, все знает, - заверила девочка. - Дедушка не хотел, чтобы я за тобой ходила, а я пошла. Напрасно.

- Извини, Пуйме, - покачал головой Роман, думая, что люди всегда одинаковы в этом: где бы они ни жили, чем ни занимались, никто не хочет мириться со смертью, и виноват всегда врач. - Извини. Но твоему дедушке уже не помочь. Послезавтра мы с другом вернемся в Шойну, и за вами пришлют вертолет. У тебя родители в Шойне?

- У меня никого нет, - ровным голосом произнесла девочка.