Евгений Лукин - Толкование яви

– Внезапно завязывается драка. Похожего на Борю бьют рукояткой пистолета по голове. Он падает. Мне делается жутко – и я бегу. Собственно… всё, – отрывисто, почти сердито закончил Шорохов. В словесном изложении пережитое утратило яркость и особого впечатления не производило.

Психоаналитик помолчал, размышляя.

– Начнём с того, – скорбно молвил он, – что ваш, как вы его называете, кошмар является, по Фрейду, исполнением скрытого желания.

– Ничего себе! – вырвалось у Тихона.

– Вам хотелось напомнить Борьке Разу о своей правоте, но, во-первых, встретиться вы с ним не могли, поскольку он, разорившись, исчез, так сказать, с горизонтов, а во-вторых, даже если бы и встретились, вряд ли стали бы открыто ликовать и злорадствовать. Поэтому один из рэкетиров принимает черты вашего бывшего оппонента. На собственном черепе он познаёт все прелести конкурентной борьбы, о которой вы его когда-то предупреждали. Что касается самого содержания сновидения, то оно отчасти спровоцировано сочетанием фамилии и имени… Что с вами?

Шорохов смутился и отвёл глаза. Ему было очень неловко и за себя, и за психоаналитика.

– Послушайте… – сказал он. – Мы, оказывается, друг друга неправильно поняли. Это я вам не сон рассказываю. Это со мной наяву стряслось. Причём только что.

К удивлению Тихона, опростоволосившийся специалист не изменил поведения ни на йоту.

– А в чём, собственно, разница? – спросил он почти что ласково. – То, что вы мне сейчас рассказали, вполне могло, согласитесь, привидеться и в кошмарном сне. Кант, например, прямо говорит: «Сумасшедший – всё равно, что видящий сон наяву». А мы с вами живём в безумное время и всячески стараемся ему соответствовать.

– Да, но…

– Мало того, – ровным, чтобы не сказать, скучным голосом продолжал психоаналитик. – Известно множество религиозных и философских концепций, полагающих, будто вся наша жизнь не более чем сон. Дурной сон.

– Беспробудный, добавьте!

– Нет, почему же? – последовало мягкое возражение. – А смерть? Чем не пробуждение? Тяжкое, мучительное. Кстати, о смерти. Участок железной дороги в просвете между зданиями свидетельствует о том, что вам проще было расстаться с жизнью, нежели идти и дальше навстречу опасности, поскольку железная дорога связана с отъездом, а отъезд – один из наиболее употребительных и понятных символов смерти. Вспомните «Анну Каренину»…

– Это литература! Но мы-то говорим – о яви! Как её вообще можно толковать?

В дверь позвонили. Тихон осёкся.

– Извините, – сказал психоаналитик, вышел в прихожую и надолго там притих. В дверь ещё успели позвонить дважды. Вернулся недовольный.

– Клиент? – непослушными губами спросил Шорохов.

– Нет, – суховато сообщил психоаналитик. – Я посмотрел в глазок: какие-то амбалы в кожаных куртках. Возможно, за вами.

Тихон оцепенел.

– Никто не видел, как вы ко мне входили?

– Никто…

– Тогда продолжим… Вы усомнились, можно ли вообще толковать явь. Можно и нужно, тем более что методика уже разработана тем же Фрейдом, правда, на материале сновидений, но, как вы сами недавно убедились, по содержанию они практически не отличаются от того, что происходит наяву.

Звонков в дверь больше не было, и Шорохов, выждав немного, вновь позволил себе расслабиться.

– Как ни странно, суть большинства открытий, – излагал тем временем его собеседник, – заключается в том, что старую, давным давно известную систему приёмов применяют в другой области бытия. Не ко времени будь помянутый Карл Маркс всего-навсего приложил диалектику Гегеля к материализму Фейербаха, а основная заслуга Эйнштейна – знак равенства между Е и эм цэ квадрат. Из двух известных формул он соорудил одну – всего-то навсего. Вот и я, – с подкупающей простотой заключил психоаналитик, – попробовал использовать метод старичка Зигмунда, так сказать, на новой почве.

Несомненно, перед Тихоном Шороховым разглагольствовал или вдохновенный безумец, или проходимец высочайшего класса. И тех и других Тихон заочно уважал ещё с наивных советских времён, хотя пора было бы уже поумнеть и поостеречься подобных типов, вышедших гуртом из подполья. Но, во-первых, повеяло вдруг бескорыстными спорами былых лет (не только же о частной собственности велись разговоры на кухне!), а во-вторых, сама идея, в силу своей неожиданности, показалась куда привлекательнее той же теории вероятности с её унылым выводом, что везёт далеко не всем дуракам.

– Не то чтобы вы меня убедили, – сказал Шорохов, с любопытством глядя на открывателя иных горизонтов. – Во всяком случае, заинтриговали. За визит я вам, конечно же, заплачу, но… толковать явь наяву? Это же всё равно что толковать сон во сне.

– Верно, – кивнул собеседник. – Именно это обстоятельство меня, честно говоря, и подтолкнуло… Понимаете, часто снилось, будто занимаюсь анализом собственного сновидения, и каждый раз, пробудившись, я бывал поражён, насколько хорошо мне это во сне удавалось. Вот и подумал: а что если проделать то же самое с явью?

– Так! – Тихон легонько хлопнул ладонями по коленям, сосредоточился, упорядочил мысли. – Стало быть, вы, зная уже, что это был не сон, а реальный случай, продолжаете утверждать, будто я сам тайно желал приключений на собственную задницу? Учтите: мазохизмом не страдал никогда.

– Мазохизмом не страдают, – не преминул ворчливо заметить реформатор психоанализа. – Мазохизмом наслаждаются. Нет, в данном случае, мазохизм, разумеется, ни при чём. Просто, что бы с человеком ни стряслось (во сне ли, наяву), на поверку это всегда оказывается исполнением его скрытых желаний. Вспомните народную мудрость: «За что боролись, на то и напоролись».

– За что я боролся? С кем?

– Хотя бы с Борей Разом. В результате осуществилась и его мечта, и ваша. Он обрёл возможность завести магазинчик с колокольчиком, а вы – насладиться известием о предсказанном вами крахе. Давайте, однако, попробуем разобраться подробнее.

– Давайте, – решительно проговорил Тихон.

Собеседники посмотрели в глаза друг другу, собрались, изгнали из мыслей иронию.

– Итак, – начал психоаналитик, как по писаному, – одним из источников, откуда сновидение (а мы теперь добавим: и явь) черпает материал для репродукции, служат детские годы. Что, собственно, и наблюдается на вашем примере.

– Минутку, – возразил Тихон. – Когда мы с Боренькой спорили на кухне, нам было около сорока.

– Это несущественно. Под словом «детство» я разумею скорее состояние, нежели возраст. Кухонной советской интеллигенции был, если помните, свойствен крайний инфантилизм. Простодушная романтика, поверхностные незрелые суждения, страхи, капризы. Да и все эти ваши бурные споры за полночь, сознайтесь, сильно напоминали подростковый бунт.