Роберт Шекли - Того же и вам — вдвойне!

Кретин! Попросил жалких двадцать тысяч! А подонок Манович ни за что ни про что заполучил сорок!

Последующие дни Эдельстайн пребывал то в ярости, то в отчаянии. Опять болело под ложечкой-наверняка заработал себе язву на нервной почве. Все чертовски несправедливо! Давно не осталось сомнений, что Манович его злейший враг. Непонятно, почему Эдельстайн сразу не раскусил этого лицемера. От мысли, что Манович обогатится задаром, ныли зубы и хотелось лезть на стенку.

Эдельстайн в смятении мерил шагами комнату. Боль в животе не утихала — конечно же, это язва. Чего еще можно было ожидать?

И вдруг его осенило. С блестящими от возбуждения глазами он схватил карандаш и бумагу. Закончив нехитрые вычисления, пришел в восторг впервые после визита Ситвелла жизнь казалась прекрасной.

Эдельстайн встал и торжественно провозгласил:

— Хочу немедленно получить шестьсот фунтов рубленой цыплячьей печени!

Доставщики стали прибывать спустя пять минут.

Эдельстайн всласть наелся нежного цыплячьего паштета, два фунта положил впрок в холодильник, а остальное перепродал доставщикам за полцены, заработав на всей операции семьсот долларов. Кроме того, восьмидесятифунтовый ящик паштета, не замеченный в суматохе, пришлось подарить сторожу. Зато Эдельстайн обхохотался, представляя, как злосчастный Манович в своей крохотной комнатушке по макушку завален рубленой печенью.

Но радость Эдельстайна была недолгой. Оказывается, Манович оставил десять фунтов себе (мерзавец никогда не жаловался на аппетит), пять фунтов подарил молодой вдовушке, на которую давно заглядывался, а остальное продал, заработав более двух тысяч долларов.

"Я величайший болван в мире, — думал Эдельстайн, готовый рвать на себе волосы. — Ради дурацкой секундной прихоти погубил желание стоимостью в сотни миллионов".

Оставалось последнее желание.

Хоть его бы использовать по-умному, мечтал Эдельстайн. Как заказать что-то такое, что ему отчаянно нужно, но что совсем не понравится скотине Мановичу?

Время пронеслось незаметно. В последний день Эдельстайн мрачно осознал, что иссяк полностью. Он перебрал в уме все варианты. Подтвердилось самое страшное подозрение: что бы ему ни нравилось, любил и Манович. Замки, женщин, деньги, машины, путешествия, хорошие вина, музыку и изысканную пищу. Что ни назови — проходимец любил и это.

Вдруг Эдельстайн припомнил: по какой-то нелепой прихоти природы Манович терпеть не мог зубной боли. Но вот беда — сам Эдельстайн тоже ее не выносил…

Настал последний час. Эдельстайн совершенно успокоился, смирившись с неизбежным. Понял, что питать ненависть к Мановичу бесполезно и даже унизительно. Теперь, осознав это, сказал себе Эдельстайн, я смогу пожелать именно то, что мне действительно нужно. Да, Мановичу кое-что перепадет — но ничего не поделаешь.

Эдельстайн встал и торжественно произнес:

— Вот мое последнее желание. Слишком долго я влачил холостяцкое существование. Я хочу женщину, на которой смогу жениться. Она должна быть ростом пять футов четыре дюйма, весом около ста пятнадцати фунтов, должна иметь изящную привлекательную фигуру и натуральные светлые волосы. Должна быть умной, практичной, влюбленной в меня, послушной, пылкой, сладострастной и любящей развлечения…

Вдруг в мозгу Эдельстайна что-то щелкнуло. Эврика! Как он раньше не догадался?! Эдельстайн перевел дух и плотоядно ухмыльнулся.

— А главное, — продолжил он, — как бы точнее выразить… Она должна быть пределом мужских возможностей, абсолютным максимумом для меня в… интимном смысле. Понимаете, что я имею в виду, Ситвелл? Воспитание не позволяет мне вдаваться в подробности, но если желаете, то…

Послышался тихий и, как показалось Эдельстайну, обольстительный стук в дверь. Злорадно хихикая про себя, Эдельстайн пошел открывать. Ну и влип же ты, Манович, старый бродяга, подумал он. Такого и злейшему врагу не пожелаешь!

А я пожелал!