Говард Лавкрафт - В склепе

В конце концов он решил три гроба разместить параллельно стене - они послужат базой всего сооружения, затем положить на них венцом еще четыре гроба - два на два, - а сверху установить последний, восьмой, который будет служить ему опорой для ног. По его прикидке, подобная конструкция должна была оказаться наиболее удобной, обеспечивающей подъем на нужную высоту. Правда, чуть подумав, он все же решил в качестве базы своей платформы использовать только два гроба, с тем, чтобы при необходимости использовать третий на самом верху - как знать, вдруг для осуществления задуманного плана освобождения ему понадобится больший простор для перемещения на верхотуре.

Итак, наш пленник, почти в полной темноте, приступил к осуществлению своего хитроумного плана, без особых церемоний перемещая и вздымая ни на что не реагирующие останки человеческой плоти на нужную ему высоту, словно создавая свою Вавилонскую башню в миниатюре. Под воздействием неизбежных подвижек и ударов некоторые гробы вскоре начали трескаться, а потому он решил приберечь достаточно крепко сколоченный гроб с телом маленького Мэттью Феннера для самого верхнего яруса, поскольку ему хотелось иметь под ногами как можно более прочную опору. Берч принялся отыскивать нужный ему ящик, ориентируясь почти исключительно по собственному осязанию, и потому наткнулся на него почти случайно, поскольку тот, повинуясь прихоти чьей-то таинственной воли, чуть ли не сам соскользнул ему в руки, тогда как гробовщик почему-то был уверен, что установил его в третьем ярусе.

Наконец, когда башня была сооружена, он ненадолго позволил отдохнуть натруженным рукам и присел на краешек нижней ступени своей мрачной конструкции. Прошло еще несколько минут и Берч, осторожно взобравшись с инструментами на вершину пирамиды, встал точно напротив узенькой амбразуры фрамуги. Края проема были сложены из кирпича, и потому он практически не сомневался в том, что ему без особого труда удастся, при помощи молотка и стамески, так расширить лаз, чтобы протиснуть в него свое крепкое тело.

Как только послышались первые удары молотка, лошадь издала тихое и радостное ржание, причем тональность ее голоса можно было интерпретировать двояко - и как ненавязчивое подбадривание, и как едва завуалированную насмешку. Как бы то ни было, звук этот оказался в данных условиях весьма уместным и даже логичным, ибо неожиданно упорное сопротивление совсем слабенькой на первый взгляд кирпичной кладки оказалось своего рода сардоническим комментарием по поводу тщетности потуг простого смертного, но одновременно служило и призывом к достижению цели, ради которой требовалось приложить максимум усилий.

Снаружи еще больше сгустились сумерки, а Берч все продолжал трудиться, как говорится, в поте лица. Теперь он работал исключительно на ощупь, поскольку налетевшие откуда ни возьмись облака полностью закрыли луну, и хотя прогресс по-прежнему был весьма невелик, он чувствовал себя приободренным уже хотя бы тем, что несмотря на все неудобства продолжает неуклонно скалывать края верхней и нижней кромок зазора. Он был уверен, что к полуночи обязательно выберется наружу, причем - и это было вполне характерно для нашего героя - подобные мысли отнюдь не были омрачены какими-либо соображениями неприятного, мрачного и, тем паче, жуткого свойства. Не смущаемый гнетущим воздействием таких факторов, как позднее время и специфическое место действия, не говоря уже о более, чем необычном характере находившегося под ногами материала, он философски долбил кирпичную кладку, изредка отпуская короткое ругательство, когда в лицо ему отскакивал какой-нибудь мелкий кусочек, и весело похохатывая, когда тот попадал в начинавшую все более нервничать лошадь, при этом мирно щипавшую траву под ближайшим кипарисом.

Со временем проем расширился настолько, что он даже в нескольких местах примерился к нему своим телом, отчаянно ерзая ногами, отчего гробы угрожающе закачались и заскрипели. Как он обнаружил, особой надобности в дополнительном наращивании всей конструкции не было, поскольку отверстие находилось как раз на нужном ему уровне, так что дело теперь оставалось только за тем, чтобы еще больше расширить лаз.

Было, пожалуй, не меньше двенадцати часов ночи, когда Берч решил все же попытаться пролезть наружу. Усталый и неимоверно вспотевший даже несмотря на многочисленные передышки, он спустился на пол и присел на нижний ярус, чтобы собраться с силами перед решающим рывком, точнее проползанием, за которым должно было последовать неминуемое падение на землю, но уже с наружной стороны склепа. Оголодавшая лошадь беспрестанно и даже как-то жутковато ржала, и в душе он уже смутно желал, чтобы его единственная спутница в этом ночном приключении поскорее умолкла. Как ни странно, даже в преддверии долгожданного спасения на него вдруг нахлынула мутная тоска, и он уже чуть ли не со страхом предвкушал последнее усилие, поскольку реально осознавал внушительные габариты своей чуть рыхловатой, коренастой фигуры, характерной для мужчины, вступившего в начальную стадию среднего возраста. В очередной раз взобравшись на по-прежнему поскрипывающие гробы, он с мучительной тоской почувствовал собственный вес, особенно тогда, когда, вскарабкавшись на самый верхний ярус, услышал характерный усиливающийся треск, недвусмысленно означавший тотальное расщепление древесины. Берчу показалось, что он допустил стратегическую ошибку, не положив под ноги свой самый прочный гроб, ибо не успел он еще полностью взгромоздиться на него, как подгнившая крышка проломилась и он провалился на добрых полметра, встав ногами на то, о чем даже такой человек, как он, не решался и подумать. Крайне напуганная раздавшимся треском, а может, и той вонью, которая вслед за этим потянулась из склепа наружу, лошадь издала пронзительный крик, который едва ли можно было назвать обычным ржанием, и ошалело рванулась вперед, во мрак ночи, оглушительно громыхая тащившимся позади нее фургоном.

Оказавшись в столь неудобном и даже мерзком положении, Берч, ко всему прочему, обнаружил, что теперь стоит слишком низко, чтобы попытаться в очередной раз протиснуться в проделанный пролом. И все же он решил предпринять последнюю отчаянную попытку. Вцепившись руками в края пролома, он попытался подтянуться, но обнаружил, что нечто, словно мертвой хваткой вцепившись в лодыжки обеих ног, тащит все его тело куда-то вниз.

В следующее мгновение он впервые за все время испытал уже самое настоящее чувство страха, поскольку, как бы ни брыкался и ни дергал ногами, он не мог освободиться от неведомой ему хватки, взявшей его ноги в безжалостный плен. Ужасная боль, словно от удара топора, стрельнула вверх по икрам, а в мозгу закружился водоворот страха, к которому с неугасимой силой реализма примешивались представления о зазубренных краях расколовшегося дерева, острых гвоздях и прочих неизбежных атрибутах разломанного деревянного ящика. Возможно, он даже закричал, но по-прежнему продолжал отчаянно, уже почти машинально извиваться и протискиваться дальше, хотя его сознание уже наполовину окунулось в бездну забытья.