Фриц Лейбер - Странник (The Wanderer)

– Все никак не сойдешь со сцены!

В трех тысячах километрах от Вольфа Лонера и окружавших его черных туч, неподалеку от темного силуэта экспериментальной электростанции в Северне, использующей энергию приливов, валлийский поэт Дэй Дэвис, вдребезги пьяный, махнул рукой закопченной Луне, желая ей спокойной ночи. Первые проблески рассвета гасили звезды на небе.

– Приятных снов, Золушка! – закричал Дэй. – Умой лицо и иди спать, но завтра ты обязательно должна вернуться!

Совершенно трезвый Ричард Хиллэри, болезненный английский прозаик, не отказался от удовольствия съязвить по этому поводу:

– Ты так это говоришь, Дэй, словно боишься, что она уже не вернется.

– Все может случиться, мой Рикки, – зловещим тоном ответил Дэй. – Мы очень мало знаем о Луне.

– Ты слишком много о ней думаешь, – отрезал Ричард. – Постоянно читаешь научно-фантастические романы, от которых блевать хочется.

– Да, научно-фантастическая литература для меня… как выпить и закусить, ну, по крайне мере, закусить. Блевать хочется? Наверное, ты вспомнил дракона Эррора из «Королевы пророчиц» и представил, как сначала он оплевывает книги, ненавидимые Спенсером, а за ними собрания сочинений Г.Дж.Уэллса, Артура Кларка и Эдгара Райса Берроуза.

– Научная фантастика ничего не стоит, как и все формы искусства, которые занимаются скорее явлениями чем людьми, – заявил Ричард. – И уж ты, Дэй, должен это знать. Валлийцы ведь добродетельны и сердечны.

– Нет. Они бесчувственны, как деревья, – с гордостью произнес поэт. – Они бесчувственны, как Луна, которая влияет на нашу планету гораздо сильнее, чем вы когда-нибудь будете в состоянии понять, вы, сентиментальные еретики, потомки саксов и норманнов, пьяницы, похрапывающие в забегаловках, дегенеративные маньяки гуманитарщины! – и он указал на электростанцию. – Энергия Лоны!

– Э, Дэвид, – возразил прозаик, – ты прекрасно знаешь, что это чудо построено только с одной целью – заткнуть рот таким, как я, выступающим – из-за страха перед Бомбой – против всякого применения атомной энергии. И я прошу тебя – не называй Луну Лоной, это народная этимология. Лона – это валлийский остров, вариант названия Энглен, а никак не валлийская Луна!

Дэй пожал плечами и, не отрывая взгляда от бледной, заходящей Луны, философски заметил:

– Лона – хорошее имя. Это самое главное. А цивилизация – всего лишь соска, которой затыкают рот младенцу по имени человечество. А кроме того,

– добавил он, усмехнувшись, – на Луне ведь есть люди.

– Да, – холодно согласился Хиллэри, – четверо американцев и черт знает сколько русских. Прежде чем выбрасывать миллиарды на космические путешествия, нужно ликвидировать нищету и страдания на Земле-старушке.

– И тем не менее, на Лоне есть люди, стремящиеся к звездам.

– Да, четверо американцев. Ну и что? По-моему, так этот Вольф Лонер из Новой Англии, вышедший в прошлом месяце из Бристоля на своей лодчонке, вызывает куда больше уважения, чем эти звездные мальчики – все вместе взятые. Он хоть не утверждает, что от успеха его экспедиции зависят судьбы мира.

Дэй, по-прежнему глядя на запад, ухмыльнулся.

– Да черт с ним, с этим Лонером. Американский анахронизм! Он наверняка уже давно утонул, и тело его сожрали рыбы. Но американцы пишут замечательные научно-фантастические книги и строят космические корабли, не особо уступающие советским. Спокойной ночи, любимая Лона! Возвращайся обратно! С личиком грязным или с личиком чистым, но вернись обязательно!

2

Через выпуклое, как шляпка гриба, панорамное стекло шлема, все еще до половины поляризованное для защиты глаз от солнечного света, лейтенант Американских Космических Сил Дон Мерриам наблюдал, как исчезает за диском родной планеты последний кусочек Солнца, уже затуманенный земной атмосферой.

Последние полосы оранжевого света с почти неестественной точностью воссоздали в памяти Дона картину зимнего заката, которую он так любил наблюдать в детстве на отцовской ферме в Миннесоте: солнце медленно садится и постепенно скрывается в чаще черных силуэтов обнаженных деревьев.

Он повернул голову к миниатюрному пульту управления внутри шлема, и передвинув языком нужный рычаг, уменьшил поляризацию стекла. («Дороги к лишенным атмосферы планетам проложат люди с длинными языками», – сказал когда-то командор Гомперт. «Может быть, для этой цели лучше подойдут муравьеды?» – тут же поинтересовался Дюфресне.) Небо выстрелило сотнями звезд. Подобное можно увидеть разве что ночью в пустыне; но здесь, на Луне, звезды во много раз ярче, и блеск тысячи бриллиантов не сравнится с их сиянием. Жемчужная шевелюра Солнца начала сливаться с Млечным путем.

Земля была в красном кольце – солнечный свет, преломленный густой атмосферой планеты, – которое должно было окружать ее до конца затмения. И тот край своеобразного нимба, за которым только что скрылось Солнце, был самым ярким.

Дон не удивился, что центральные районы Земли кажутся темнее, чем обычно, ведь при затмении на Землю не падает молочный свет Луны.

Он сидел на корточках, немного отклонившись назад, и опирался на левую руку: в таком положении он мог лучше видеть Землю, прошедшую половину пути к зениту. Понаблюдав, он оттолкнулся рукой от грунта и натренированно спружинил на ноги; при малой гравитации Луны больших усилий не требовалось. Дон внимательно огляделся вокруг.

В сиянии звезд и алого кольца темно-серая равнина, покрытая мягкой пемзовой пылью и порошком магнитного феррита, отливала медью.

В те времена, когда кромвельская армия Нового образца правила Англией, Гевелий назвал этот огромный – сто километров в диаметре – кратер Большим Черным Озером. Но стен кратера Дон не смог бы увидеть даже при полном свете Солнца. Этот естественный вал высотой в полтора километра, окружавший Дона со всех сторон, скрывался за изгибом лунной поверхности.

За горизонтом оказывалась и нижняя часть лунной станции, находящейся в каких-то ста метрах от Дона. И между темной равниной и звездным полем было чертовски приятно видеть пять маленьких блестящих иллюминаторов, а рядом с ними – на фоне звезд – очертания трех срезанных конусов космических кораблей, каждый на трех стойках-опорах.

– Как ты там в этой тьме египетской? – раздался из динамика тихий голос Йоханнсена. – Прием.

– Тепло и пряно. С любовью от Сюзи, – откликнулся Дон. – Все нормально.

– Температура снаружи?

Через стекло в шлеме космонавт посмотрел на увеличенные фосфоресцирующие циферблаты.

– Понизилась до двухсот по Кельвину, – заявил он, передавая почти точный эквивалент семидесяти трех градусов ниже нуля по шкале Цельсия.